Впрочем, Виталий Михайлович со мной и не спорил. Он, по сути, был того же мнения и просто старался меня успокоить. Потом, когда я вспоминал наши беседы, осмысливал их, то каждый раз поражался выдержке и силе этого человека. Сначала факты подтвердили мою оценку положения группы. Перед сном я принял ванну и собирался лечь в постель. Виталий Михайлович что-то записывал.

– У нас действительно была возможность подготовиться. Еще дома, в Союзе, – заговорил он внезапно, словно продолжал прерванный разговор. – Провести «жароустойчивую» акклиматизацию. Выехать куда-нибудь в пустыню, скажем в Каракумы, с ограниченным запасом воды и просидеть там, в песках несколько дней. Мне кажется, об этом вообще надо подумать. Сейчас понятно: в альпинизме для нас еще масса «белых пятен». Если здесь, на 36-37-й параллели, сдыхаем, то что будет, когда нас позовут куда-нибудь в Перу или Эквадор? Предложат подняться, к примеру, на Чимборосо? А с этой горы, если стать на цыпочки, можно увидеть экватор. Думаешь, там восхождения невозможны? Возможны… Все возможно – если не сегодня, то завтра.

– Надо поговорить о таких тренировках. Вы правы… Я не договорил. Открылась дверь. На пороге стояли Гракович и Онищенко. Черные, обросшие лица, помутневшие, пытавшиеся улыбаться глаза. Испуганные их появлением, мы почти в один голос спросили:

– Что случилось? Где ребята?

– Все нормально, – ответил Слава. – Ребята на маршруте. Дайте сесть и принесите ведро воды. «Ведра воды» им не дали. Заставили потерпеть несколько минут и напоили чаем.

– Так что там произошло? – спросил Абалаков.

– Ничего особенного, – заговорил Валентин. – Мы могли бы продолжать восхождение, но с водой плохо. Не рассчитали. Осталось мало, на всех не хватало. Мы поговорили и сочли, что в этом составе группа двигаться дальше не может. Вопрос о том, кому спускаться, по сути дела, и не стоял. Остаются, разумеется, Сережа Бершов, Майк Уорбертон и Толя Непомнящий, поскольку он еще и «средство» преодоления языкового барьера. Слава принял это решение, и мы с ним отправились вниз.

– Я уверен, – сказал Слава, – ребята теперь дойдут. Самое тяжелое позади, дальше будет легче. Не в смысле техники лазания – там еще встретятся очень сложные участки. Но это не преграда, мастерства у ребят хватит. Главное, что группа теперь уже вошла в нужный рабочий режим и, кажется, начинает втягиваться в эти чертовы термоусловия. Ну а мы…

– Мавр сделал свое дело, – перебил его Гракович, – мавр может удалиться.

Я понимал Валентина. Досада его относилась только к существующему порядку, по которому ни Онищенко ни Гракович не могут считаться покорителями Эль-Капитана. Хотя Валентин с самого начала взял на себя наиболее тяжелую работу, подставил свои плечи для успешных трудов партнеров. Роль Онищенко и Граковича напоминает мне роль ракеты-носителя (или по меньшей мере одной его ступени), которая выводит корабль на орбиту. Что касается Онищенко, то он руководитель группы, и его тактический маневр – умное организационное решение о выделении штурмовой тройки – обеспечил успех.

Мы снова на своем «наблюдательном пункте». Теперь нас четверо. Несмотря на раннее утро, полно народу. Советским сегодня предстоит пройти очень трудный участок – об этом знают многие, поскольку каждый рабочий день нашей группы освещается сводкой в местный газетах. Среди наблюдателей много знакомых альпинистов. Рядом с нами Алан Стэк.

В объективе трубы наша тройка. Парни возятся с веревками, готовятся к выходу. Судя по всему, первым собирается идти Бершов. Я вглядываюсь в рельеф стены и в это время слышу голос Онищенко. Он лениво, с какой то певучей интонацией говорит:

– По-моему, господь пробовал на этом куске стены новую модель утюга. И судя по всему, остался доволен. Алан, решив, что реплика Славы обращена к нему выжидающе смотрит на Граковича. Валентин переводит, и, кажется, удачно. Алан смеется, кивает головой.

– Да, да! Пожалуй, новую. Все остальное выглажено не так хорошо.

В описании маршрута сказано, что этот участок проходится без применения крючьев. Но я не представляю себе, как это можно сделать. Смотрю на Валентина:

– А черт их знает! – роняет он.

– Что-то здесь не так… – произносит Виталий Михайлович.

На полке наконец приступили к работе. Сережа двинулся вверх. Идет легко, пока еще есть зацепки. Он подается вправо. Еще правее, еще… Все логично. Мелкая структура стены подсказывает именно такое движение. Но… Все. Микротраверс исчерпался. Дальше нельзя и нет смысла. Мне это напоминает некую шахматную иллюзию: в голове вдруг мелькнет красивое начало комбинации, очертя голову схватишься за нее, сделаешь два-три хода и вдруг выяснишь, что нет никакой комбинации, дальше тупик… Но это мое сравнение сильно хромает. Здесь нет и быть не может иллюзий, ибо передо мной не начинающий игрок, а гроссмейстер. Должно быть продолжение, Бершов что-то задумал. Он останавливается и долго стоит, вглядываясь в какую-то точку. Потом, не отводя глаз, привычным слепым движением отцепляет от поясного карабина маленький металлический предмет…

Слева от меня раздается тревожный возглас и короткая английская реплика. Я понимаю ее и без перевода.

– Все! Сейчас он забьет шлямбурный крюк, и маршрут будет испорчен! – с едкой досадой произносит Алан.

«Этого не может быть! Это невозможно! – хочется мне крикнуть. – Сережа никогда не пойдет на это. У него хватит не только порядочности, но и просто ума, чтобы этого не делать. Здесь в конце концов не стоит вопрос о жизни и смерти». Но я молчу именно потому, что уверен в своей правоте и не хочу предварять события.

Теперь видно: в руках у Бершова маленькая втулка с кольцом. Сергей вкладывает ее в обнаруженную им мелкую поперечную щель и для прочности пристукивает молотком.

– Боюсь, что вкладыш слишком легко вошел, – с хрипом выдавливаю я из себя.

Но здесь восходители. По их тревожным лицам можно судить, что они понимают это не хуже меня. Человек наверху тоже об этом знает. Однако выхода нет. Ему и в голову не приходит применить шлямбурный крюк. Для него это невозможно, как невозможно, скажем, испортить чужую ценную книгу чернильными пометками. Он и в самом деле не так воспитан. Алану неловко. Он переживает свой промах – прячет глаза и даже отходит в сторону. Он действительно не должен был так думать об АЛЬПИНИСТЕ! Альпинисты бывают всякие? Бывают. Но всякие – это не альпинисты, это просто восходители. Я часто подменяют один синоним другим только для гладкости письма.

Бершов цепляет веревку и начинает подтягиваться… Мне показалось, будто раздался щелчок, хотя на таком расстоянии услышать его невозможно. Зато хорошо было видно, как из гнезда пробкой выскочила втулка. Сергей пролетел метра полтора-два и задержался. Кажется, столько же и в том же направлении пролетело мое сердце…

Еще попытка. Снова подтягивание и… снова срыв. На этот раз пострашней

– Сергей падал не менее восьми метров. На страховке стоял Толя. Напружившись, сложившись пополам, упираясь ногами в камень, он принял рывок, качнулся вперед под его действием, но выдержал. Бершов отступил – как потом он рассказывал – впервые за свою восходительскую жизнь. Его подменил Майк Уорбертон. Та же операция и тот же результат. Еще попытка. Снова срыв – опасный, глубокий. Майк болтается на веревке и что-то кричит.

Бершов и Непомнящий благополучно вытягивают его на полку. Я отрываю от глаз трубу и смотрю на Алана. Он пожимает плечами.

– Не понимаю этих мальчишек! – говорит он.

— Зачем им понадобились такие опасные эксперименты?!

– Почему эксперименты? Какие эксперименты? – спрашивает Гракович.

– Потому что нечего выдумывать, нужно проходить этот участок обычным способом.

– Ничего не понимаю, – встрепенулся Онищенко.– Валентин, ты что-нибудь слышал там, наверху, про обычный способ?

– Увы, нет. Алан, что имеется в виду под обычным способом?

– У Майка в кармане должны быть «крабы». Он хорошо знает, что без них там пройти невозможно. Об этом сказано в инструкции… Я думал, это инициатива Бершова – сделать попытку пройти в галошах. Возможно, он хочет рекламировать их как альпинистскую суперобувь, – шутливо добавил Стэк.