— Я знаю, чем рискует Арно, а это для меня самое главное.

— И даже ребенок не удерживает вас? — спросила Изабелла с презрительной усмешкой. — Хорошая мать не должна покидать свое дитя.

— Возможно, я плохая мать, но зато я хорошая жена. Кроме того, мадам, есть кому присмотреть за ним, я оставляю его на попечение бабушки. И еще… полагаю, если со мной случится несчастье, это разрешит многие трудности, не так ли?

Не ожидая ответа Изабеллы, которая смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова от изумления, Катрин повернулась и направилась в конюшню. Она сама взнуздала и заседлала Морган, потом вскочила в седло и двинулась по следам маленького отряда к Монсальви.

По мере того как Катрин поднималась к деревне, она все явственнее слышала звон колоколов и выбирала направление как по их звучанию, так и по свежим следам крестьян. Подобно Орлеанской Деве, Катрин любила колокольный звон, слыша в этих торжественных или пронзительных звуках таинственный глас неба, существующего вне времени и пространства. Но сегодня в звоне колоколов ей чудилось что-то зловещее. Это был погребальный звон, и Катрин невольно содрогнулась.

Затем она вспомнила, что нынче канун Великого поста, в который христианам подобало вступать со смирением духа и раскаянием в совершенных грехах. Это было дурным предзнаменованием, и молодая женщина на секунду запустила руки в теплую гриву Морган, чтобы согреть похолодевшие пальцы, ощутить под ними горячую живую плоть. Отвернувшись от скалы л'Арбр и почерневших развалин, она пришпорила кобылу и очутилась в лесу.

Перед тем как выехать на плато, Катрин инстинктивно натянула поводья. Перед ней располагалась деревня, окруженная крепостными стенами. Северные ворота были широко раскрыты. Со всех сторон сюда выходили с лесных тропинок крестьяне — они сутулились и пригибали голову, как будто опасались, что их настигнет погоня. Однако нигде не было видно Арно и его людей. Катрин с тревогой всматривалась вперед. У ворот стояли два лучника со зверскими лицами, в грязных колетах, но со сверкающим оружием. Подняв луки, они презрительно и злобно смотрели на проходящих мимо крестьян. На башнях монастыря развевался алый стяг с полосками и полумесяцами, который ей уже доводилось видеть: это был штандарт Вилла-Андра-до. Пестрый штандарт меньших размеров принадлежал Валету, лейтенанту испанского наемника. Она вздрогнула от внезапно нахлынувшего гнева: значит. Валет сжег Монсальви по приказу испанца, и она понимала теперь, почему Родриго отказался принять благодарность Арно — он уже знал, что случилось с замком его врага.

Катрин благоразумно решила войти в Монсальви пешей. Раз супруг ее все еще не показывался, то и ей не стоило привлекать к себе внимание, а не заметить Морган было просто невозможно. К тому же кобыла могла приглянуться кому-нибудь из этих мерзавцев. Спрыгнув на землю, Катрин отвела Морган подальше в лес, где ее нельзя было увидеть с тропы и уж тем более из деревни. Нежно погладив встревоженную лошадь, она попросила ее стоять спокойно, а сама направилась в Монсальви.

Катрин была одета в шерстяное коричневое платье, почти полностью скрытое широким серым плащом. В этом наряде, достаточно скромном и пропылившимся в дороге, она могла остаться незамеченной. Подойдя к воротам, она опустила капюшон плаща как можно ниже, стараясь унять биение сердца и пройти мимо солдат как можно более естественно. Впрочем, те не обратили на нее ни малейшего внимания, лишь один из них бросил, злобно ухмыляясь:

— Живее, деревенщина! Поторопись, а то пропустишь зрелище…

Зрелище? Катрин не могла понять, что они имеют в виду, и в тревоге спрашивала себя, что случилось.

Прибавив шагу, она прошла под круглым сводом ворот и оказалась на единственной узкой улице деревни, на которой теснились, прячась в тени монастыря бенедиктинцев, низенькие домишки Монсальви. Из церкви по-прежнему несся погребальный звон колоколов, и Катрин казалось, что эти мрачные звуки раздаются у нее прямо над ухом. По улице шли люди, большей частью в лохмотьях, понурив голову и шаркая ногами.

Выйдя на небольшую площадь, в глубине которой стояла романская церковь, молодая женщина увидела молчаливую толпу, которая с каждым мгновением становилась гуще, ибо в нее вливались те, что шли от ворот, и те, что выходили из церкви, с пепельной отметиной на лбу. Люди старались не смотреть на вооруженных солдат, сгрудившихся у портала вокруг человека, закованного в цепи. Это был маленький уродливый горбун, и на его сером лице тоже красовалась отметина из пепла. Он был одет в обноски, поражавшие своей нелепостью и яркими, кричащими цветами, что особенно бросалось в глаза, ибо у него было мертвенно-бледное лицо и мутный взгляд, в котором сквозил ужас. Красно-зеленые широкие штаны топорщились, на коротких кривых ножках, желтая рубаха с нашитыми на ней погремушками плотно облегала горбатую грудь и спину. Довершали костюм большой красный плащ и картонная корона на голове. Наряд этот был так странен, что мог вызвать улыбку, если бы человек, носивший его, не трясся от страха.

Кроме гогочущих полупьяных солдат, ни у кого не было желания смеяться, и Катрин видела только опущенные глаза, сжатые от бессильного гнева кулаки и лица, опухшие от слез. Время от времени из толпы вырывалось чье-то сдавленное рыдание, будто вторившее медленному похоронному перезвону колоколов. Эта толпа, застывшая от ужаса и горя, являла собой разительный контраст с веселой группой наемников, столпившихся возле портала.

Из церкви теперь доносилось пение заупокойной литургии. Через открытые настежь двери портала виднелся алтарь, уставленный горящими свечами. Катрин всматривалась в лица людей, не в силах понять, что происходит. Где же, в конце концов, Арно, Готье, Сатурнен… и все остальные? Ей казалось, будто она видит какой-то кошмарный сон, и хотелось ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что она не спит.

Толпа вдруг качнулась. Послышался глухой ропот. Под каменным фронтоном с простодушными по-деревенски скульптурными изображениями святых показался маленький старик в митре и с жезлом в руке. Рядом с ним важно выступал рыцарь с костлявым лицом. Погнувшийся панцирь и шелковый плащ не могли скрыть его ужасающей худобы. Коричневая от загара кожа словно была натянута на череп. Он был так омерзителен, что Катрин на секунду закрыла глаза. Зеленые перья, которые покачивались над гребнем шлема, делали его еще больше похожим на призрака. Аббат, смертельно-бледный в обрамлении золотых кружев митры, едва смел смотреть на своего спутника.

Еще до того как костлявый рыцарь заговорил, Катрин поняла, что видит наемника Валета, разорившего замок Монсальви. Он окинул злобным взором толпу крестьян, которые инстинктивно жались друг к другу, а затем хрипло расхохотался.

— Трусливые зайцы! — крикнул он. — Разве так празднуют погребение мессира Карнавала? Почему не смеетесь, почему не поете и не пляшете? Сегодня первый день Великого поста, когда все должны каяться и молиться… Вам дадут такую возможность, но сегодня я своей волей приказываю веселиться! А ну, заводите песни и хороводы!

Колокола смолкли, и на площади воцарилось тяжелое молчание. Поднявшийся ветер теребил волосы на склоненных головах. Никто не шевельнулся в ответ на приказ Валета. Где-то звучно хлопнул ставень… Словно из глубины веков до Катрин донесся слабый дребезжащий голос аббата.

— Дети мои, — мягко произнес он… Однако Валет грубо прервал его.

— Тише, аббат! Здесь говорю я! Эй, вы, оглохли, что ли? Слышали, что я сказал? Всем петь и плясать… На проводах мессира Карнавала поют веселые песни, разве не так? Ну, заводите «Прощай, мессир Карнавал…». Начинайте хором, я хочу слышать всех!

Закованный горбун внезапно рухнул на землю. Плечи его сотрясались от рыданий. Стоявшие вокруг него солдаты и стражники на стенах монастыря натянули луки, целясь в обезумевшую от страха толпу… Сердце Катрин остановилось. Она задыхалась от бессильной ярости, от ненависти к этому мерзавцу, от негодования на Арно, который все не появлялся, хотя было самое время. Где же он? Что с ним случилось? Разве могут двадцать пять человек испариться неведомо куда?