— Я не хотел будить, вас, Катрин, — крикнул он, — но счастлив, что мне удалось увидеть вас до отъезда. Не забывайте меня! Я сделаю все, чтобы вы в самом скором времени украсили двор Карла VII..

— Я не забуду вас, мессир! И буду молиться за успех вашего оружия!

Жеребец Арманьяка в красно-серебряной попоне гарцевал с изяществом молоденькой танцовщицы, подчиняясь умелой руке всадника. Бернар поклонился до гривы коня, по-прежнему не отрывая глаз от Катрин, которая ослепительно ему улыбнулась. Затем поворотил скакуна и рысью двинулся к воротам, возглавив отряд своих всадников. За ним последовал Арно, которого сопровождал Фортюна, ставший отныне конюшим Монсальви.

Проезжая мимо окна, Арно поднял руку в железной перчатке, приветствуя жену, и улыбнулся ей. Однако Катрин вновь почувствовала беспокойство, мимолетно охватившее ее минувшей ночью.

Улыбка Арно была бесконечно грустной, а осунувшееся лицо говорило, что он так и не ложился спать.

Внезапно Катрин забыла о муже. Прямо перед ней, почти на той же высоте, на сторожевой галерее стоял вооруженный солдат, опираясь обеими руками на рукоять сверкающего меча. Из — под стального камая, закрывавшего голову и плечи, торчало широкое лицо с оливково-смуглой кожей, с поросячьими глазками чуть больше булавочной головки. Он злобно смеялся, глядя на Катрин, которая с изумлением узнала сержанта Эскорнебефа, командира гасконцев, отданных Арно Ксантраем в Бурже — того самого Эскорнебефа, что таинственным образом исчез из аббатства Сен-Жеро, получив выволочку от Монсальви.

Инстинктивно отпрянув от окна, она жестом позвала Сару и показала ей солдата, стоявшего на том же месте.

— Смотри, — сказала она, — узнаешь его? Сара, нахмурившись, пожала плечами.

— Я со вчерашнего вечера знаю, что он здесь. Я узнала его. Кажется, он направился в Карлат прямиком из Сен-Жеро. Впрочем, ничего странного в этом нет, ибо это единственная крепость его господина, графа д'Арманьяка.

— Арно знает?

— Да. От его взгляда ничто не укроется. Но Эскорнебеф униженно просил прощения, предварительно заручившись поддержкой графа Бернара. О, я сразу поняла, что мессиру Арно это не по душе, но отказать он не мог.

— Просил прощения! — пробормотала Катрин, не сводя глаз с огромного сержанта. — Не верю ни единому его слову!

Достаточно было посмотреть на злобную ухмылку толстяка, чтобы догадаться, что мольба о прощении была хитростью, за которой пряталось неутоленное мстительное чувство.

— И я ему не верю, — отозвалась Сара. — К тому же вчера я видела, как Эскорнебеф у часовни встретился с твоей «подругой» Мари. Они разговаривали очень оживленно, но, увидев меня, разошлись…

— Как странно! — промолвила Катрин, крутя в руках прядь волос. — Откуда они знают друг друга? Сара плюнула на пол с явным отвращением.

— Эта девка способна на все! — решительно заявила она. — Знаешь, я не удивлюсь, если она окажется колдуньей. Она явно почуяла в Эскорнебефе родственную душу.

Дверь без стука отворилась, и на пороге появилась Изабелла де Монсальви, вся в черном. На ней был широкий длинный плащ, а на голове черная вуаль, благодаря которой тонкое лицо казалось еще более высокомерным и замкнуто-неприступным. За спиной ее угадывалась лисья мордочка Мари. Мать Арно остановилась в дверях и, не посчитав нужным поздороваться, сухо спросила:

— Вы идете? Месса сейчас начнется…

— Иду, — коротко ответила Катрин.

Накинув на плечи плащ с капюшоном, она двинулась за свекровью, нежно поцеловав на прощанье Мишеля, которого Сара тут же уложила между двумя подушками на большой кровати.

Солнце садилось, когда Арно вернулся в замок. Вместе с Фортюна и десятком солдат он объездил окрестности, дабы убедиться, что все спокойно. Затем надолго задержался в деревне Карлат, побеседовал с нотаблями, проверил запасы продовольствия и попытался хоть немного ободрить крестьян, которые, не зная покоя уже много лет, глядели затравленно и испуганно, готовые в любой момент бежать или хвататься за оружие.

Две вещи поразили Катрин, когда Арно вошел в большую залу, очищенную от грязи и застеленную свежей соломой, где семья собралась в ожидании возвращения своего главы и ужина: то, что у него было такое озабоченное лицо, и то, что он не снял панциря. Ей показалось, что с утра он еще больше побледнел. Встревожившись, она побежала ему навстречу, уже протягивая руки, чтобы обнять, но он мягко отстранил ее:

— Нет, не надо целовать меня, дорогая! Я очень грязный, и у меня, кажется, начинается жар. Старые раны разболелись, и, к тому же, я простудился. Тебе надо быть осторожней и не заразиться.

— Какое мне до этого дело! вскричала Катрин в негодовании, спиной угадывая язвительную усмешку Мари.

Арно, улыбаясь, поднял руку, чтобы положить на голову жены, но тут же остановился.

— Подумай о сыне. Ты его кормишь, ему нужна здоровая мать.

Все это звучало чрезвычайно логично, даже мудро, но у Катрин невольно сжалось сердце. Впрочем, он принес те же извинения матери: не поцеловал ее, а только поклонился и слегка кивнул Мари. Изабелла де Монсальви смотрела на сына с удивлением и некоторой тревогой.

— Почему ты не снял панцирь? Неужели ты собираешься ужинать, имея на плечах пятьдесят фунтов железа?

— Нет, матушка. Я не стану ужинать, то есть не стану ужинать здесь. Мне следует быть начеку. Крестьяне сообщили тревожные вести. По ночам какие-то подозрительные люди бродят по округе. Одни из них явно изучают укрепления, а некоторые даже пытались взобраться на скалу. Я должен познакомиться с гарнизоном замка, проверить все вооружение и боеприпасы. Несколько дней мне лучше побыть с солдатами. Я уже приказал поставить походную кровать в башне Сен — Жан, той, что ближе всего подходит к скалистому выступу.

Он повернулся к Катрин, бледной и рассерженной. Из гордости она не произнесла ни слова, но на лице ее было написано страдание. Почему он решил отдалиться от нее, лишить ее тех счастливых часов, когда они были ближе и дороже всего друг для друга?

— Мы должны быть разумными, сердце мое. Идет война, а на мне лежит тяжкая ответственность за судьбу крепости.

— Если ты хочешь перейти в башню Сен-Жан, отчего я не могу поселиться вместе с тобой?

— Оттого, что женщина не может находиться среди солдат! — сухо произнесла мать Арно. — Пора вам уже понять, что жена воина должна прежде всего уметь подчиняться!

— Неужели жена воина должна и сердце свое заковать в стальную броню? — воскликнула Катрин, глубоко задетая и словами, и тоном свекрови. — Неужели душа ее должна быть заключена в панцирь?

— Именно так! Женщины в нашем роду никогда не опускались до слабости, даже если им было очень тяжело, и особенно тогда, когда было тяжело! Впрочем, вы вряд ли разделяете подобные чувства, ибо вас воспитывали по-другому.

В словах старой дамы звучало презрение, которое она даже не считала нужным скрывать, и Катрин почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Она уже собиралась язвительно ответить, но ее опередил Арно.

— Оставьте ее, матушка! Если вы не способны ее понять, то старайтесь не показывать этого! Ты же, дорогая, будь мужественной, ибо иначе нельзя. Я не хочу, чтобы ты страдала от одиночества.

Он направился к двери, а Катрин изо всех сил пыталась сдержать подступающие слезы. Все, что происходило сегодня, вновь приобрело черты абсурда, о котором она уже стала забывать. Неужели Бернар-младший увез с собой беззаботное счастье, радость жизни и покой? И опять ожили старые призраки, вернулись сомнения и страхи, казалось, побежденные доводами рассудка? Катрин чувствовала, что начинает задыхаться в этих стенах, которые наклонялись, будто желая придавить ее своей тяжестью. Что делать ей в этом незнакомом замке, среди двух женщин, ненавидящих ее лютой ненавистью? Почему Арно покинул ее? Разве он не знает, что без него все теряет и вкус, и цвет? Когда его нет с ней, наступает бесконечная безжалостная зима…

Холодный голос свекрови вывел ее из оцепенения.