«Когда немецкие войска заняли лес, я пошел туда, чтобы убедиться. Я думал, что найду еще трупы, но я нашел только несколько насыпанных холмов. Для меня было несомненно, что трупы могут лежать только под холмами. Летом 1942 года поляки работали в одной немецкой войсковой части в Гнездове. Однажды ко мне пришли 10 поляков и просили меня показать, где лежат их соотечественники, расстрелянные работниками НКВД. Я повел их в лес и показал им холмы. Затем они просили меня одолжить им кирку и лопату, что я и сделал. Приблизительно через час они вернулись обратно, ругая НКВД. Поляки сообщили, что в одном из холмов они нашли трупы. В этом месте для опознания они установили два деревянных креста, стоящие там и поныне».

Еще одна версия: это не Киселев показал полякам могилы, а, наоборот, поляки откуда-то про них узнали. Интересно, откуда?

Не ограничившись подписанным протоколом, Киселев еще и выступал перед приезжавшими на раскопки иностранными делегациями. И все было бы хорошо, но 73-летний Парфён Гаврилович Киселёв, проживавший на хуторе неподалеку от дачи НКВД, едва в Смоленск пришла Красная Армия, начал говорить совершенно другое…

Уже по первому прикосновению к германскому документу видно, что считающиеся традиционными немецкими качествами методичность и пунктуальность были катынской следственной бригаде отнюдь не свойственны. Неумеренность в благородном негодовании и неаккуратность в обращении с фактами привели к тому, что из их материала во все стороны торчат хвосты, усы, уши и когти (и то ли еще будет!). Чего не скажешь о советской бригаде – она сработала не в пример грамотнее.

С самого начала войны, с первого ее дня, советская сторона тщательно собирала и документировала сведения о зверствах немцев в оккупированных областях (хотя за что, собственно, обижать зверей?).

2 ноября 1942 г., чтобы собрать воедино всю эту массу разрозненных свидетельств, Указом Президиума Верховного Совета была создана организация с очень длинным названием: «Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР». Председателем ее стал секретарь ВЦСПС Н. М. Шверник, членами – первый секретарь Ленинградского обкома А. А. Жданов, митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич), писатель Алексей Толстой, историк Е. В. Тарле, нейрохирург Н. Н. Бурденко, гидроэнергетик Б. Е. Веденеев, биолог Т. Д. Лысенко, юрист И. П. Трайнин (последние шестеро – академики АН СССР), летчица, Герой Советского Союза В. С. Гризодубова.

Комиссия тщательно и скрупулезно собирала свидетельства обо всем, что выходило за рамки правил ведения войны, определенных международными соглашениями.

Судя по ее материалам, это орган не пропаганды, а скорее следствия, хотя и несколько «облегченного». Занималась комиссия в основном установлением и документацией фактов, хотя и не доказывала их так, как это положено делать в милиции или госбезопасности. Впрочем, на сбор формальных доказательств не хватило бы никаких человеческих сил. Мы, сегодняшние, думаем, что знаем, как «гуляли» гитлеровцы на нашей земле? Ага, конечно! Не так уж много мы знаем, оказывается… Если нам суждено будет написать планируемую книгу «Изыски геноцида», вы тоже в этом убедитесь…

Основная работа комиссии – это могилы, могилы… Иные на десятки, а иные на тысячи человек. А еще – немецкие «фабрики смерти», бесконечные в своей изобретательности по части уничтожения и мучительства. Трудно сказать, как действовала на патологоанатомов повторяющаяся констатация факта «дети были закопаны живыми» (как часто случалось при массовых расстрелах), но рискнем предположить, что едва ли до войны академик Бурденко способен был написать фразу: «Я собрал коллекцию из 25 черепов казненных немцами русских граждан» – в свое время мы будем читать этот документ.

Итоги работы Чрезвычайной комиссии собраны в особом архиве. Материалы эти открыты и доступны любому исследователю. Именно благодаря их открытости и доступности никто в мире сейчас не оспаривает чудовищных злодеяний нацистов в СССР. Да, в написанных на Западе книгах и исследованиях они замалчиваются, выносятся за скобки – но, по крайней мере, не отрицаются. При таком количестве доказательств это было бы сложно сделать. Можно подделать обстоятельства одной-двух казней, показания пары десятков свидетелей, но совершенно не в человеческих силах наполнить фальшивыми документами целый архив с тысячами и тысячами свидетельств, это не решится утверждать даже самый упертый антисоветчик. Так что массовое уничтожение на территории СССР военнопленных, коммунистов, комсомольцев, евреев, семей офицеров Красной Армии, цыган, инвалидов, заложников, просто мирных жителей никем в мире не оспаривается.

А говорят, польза от чиновничьих бумажек только при растопке печей! Да не будь их, давно бы уже официально и во всем мире было признано, что зверства Красной Армии в Германии не идут ни в какое сравнение с культурной германской оккупацией дикой большевистской России. Единственное препятствие тому – архив ЧГК, доступ в который не решились (или забыли) закрыть в годы «перестройки», а теперь уже поздно. «Катынские» папки в них, кстати, одни из самых умеренных и нестрашных, а есть ведь такие документики, что от одного чтения кровь стынет…

26 сентября 1943 года в Смоленск прибыл член ЧГК Бурденко вместе с сотрудниками комиссии и судебно-медицинскими экспертами. Правда, всерьез к изучению польских захоронений они приступили три с половиной месяца спустя – но, право же, у них была на то уважительная причина. На состоявшейся 22 января 1944 г. пресс-конференции по катынскому вопросу нарком просвещения РСФСР Потемкин ответил, может быть, несколько грубо, но вполне убедительно:

«Почему не сразу после занятия Смоленска началось расследование катынского злодеяния? Вам уже тут докладывалось, что при участии академика Бурденко и специалистов-экспертов было раскрыто в самом Смоленске 87 могил. Смоленск стоит на костях. Так почему же надо было сразу приняться за могилы, которые находятся на расстоянии 15 километров от города? В самом городе нужно было раскрывать могилы».

Мы ни в коем случае не должны перемещаться в специфическую катынскую реальность, в которой расстрел нескольких тысяч польских офицеров является из ряда вон выходящим событием. Только в Смоленске и его окрестностях немцы истребили 135 тысяч человек, как военнопленных, так и мирных жителей, а всего в области, по далеко не полным данным, были расстреляны, сожжены, повешены, закопаны живыми в землю или убиты иными способами 433 тысячи человек. В городе, где до войны проживало 185 тысяч населения, осталось 30 тысяч, из 7900 домов уцелело 300. Для советского правительства это были не насекомые, как по умолчанию принято в «катынском» мире, а люди, и ничем не хуже европейцев. Все это – как могилы расстрелянных, так и материальный ущерб – подлежало ведению комиссии. И есть у нас такое смутное подозрение, переходящее в уверенность, что Потемкин ни в коей мере не кривил душой – ЧГК было попросту не до поляков, она имела свою программу, по ней и работала. Поставьте себя на место членов комиссии, и вы легко это поймете.