— В конце концов, не все ли равно, какую роль играть?

Когда сняли вымокшую от дождя повязку, Диего Алатристе увидел чахлый серый свет и тяжелые темные тучи. Связанными руками он протер глаза — левый еще побаливал, но веки открывались. Осмотрелся. Его везли сюда на муле — и рядом слышался перестук лошадиных копыт, — а потом довольно долго вели пешком, и он немного согрелся, ибо ни плаща, ни шляпы на нем не было. Но все равно его колотил озноб. И вот теперь капитан стоял в перелеске, среди вязов и дубов. На западной оконечности неба, что проглядывало сквозь листву, истаивала ночная тьма, и, наводя еще большую тоску на Алатристе и его спутников, неустанно сеялся мелкий противный дождик из тех, что, однажды начавшись, заряжают надолго.

Тирури-та-та. На знакомую руладу он обернулся. Гвальтерио Малатеста, завернувшись в черный плащ, до самых глаз надвинув шляпу, оборвал свист и скорчил гримасу, которую можно было принять и за насмешку, и за приветствие.

— Замерз, капитан?

— Не без того.

— И проголодался, наверно?

— Сильно.

— Ничего, утешайся тем, что для тебя скоро все кончится, а нам еще предстоит обратный путь.

И указал на своих спутников: то были люди, схватившие Алатристе у ручья, — только теперь их стало на одного меньше. Бородатые, зловещие видом, они были одеты непритязательно и удобно, на манер охотников или лесников, и обвешаны неимоверным количеством всякого колющего, режущего и стреляющего добра, от которого добра не жди.

— Самая отборная мразь, — угадывая мысли капитана, произнес Малатеста.

Где-то вдали запел охотничий рожок, и четверо убийц, многозначительно переглянувшись, устремили взоры в ту сторону, откуда донесся этот сигнал.

— Побудешь здесь еще немного, — сказал итальянец.

Один из его молодцов двинулся через кусты на звук рожка, а двое остальных усадили Алатристе на мокрую землю и принялись связывать ему ноги.

— Разумная предосторожность, — пояснил Малатеста. — Отнеси ее на счет своих дарований. Тебе должно быть это лестно.

Поврежденный глаз его немного слезился, когда итальянец — вот как сейчас — глядел пристально.

— Я-то полагал, — медленно ответил капитан, — что наши с тобой дела мы решим один на один.

— Но, помнится, в тот день, когда ты навестил меня без приглашения, едва ли я мог рассчитывать на снисхождение.

— По крайней мере, руки у тебя были свободны.

— Это так. Но оказать тебе такую же услугу я не могу. Дело зашло слишком далеко, и слишком много поставлено на кон.

Алатристе понимающе кивнул. Тот, кто спутывал ему ноги, теперь намертво затянул хитроумные узлы.

— А эти скоты знают, во что они встряли?

Помощники Малатесты и глазом не моргнули.

Один, кончив дело, счищал с колен грязь. Второй проверял, не отсырел ли порох на полке заткнутого за пояс пистолета.

— Конечно, знают. Мы давно знакомы. Это вместе с ними я был на Минильясском тракте.

Алатристе попробовал шевельнуть руками и ногами. Ничего не вышло. Сделано было на совесть. Хорошо хоть, на этот раз руки ему связали не за спиной, а спереди, чтобы он не свалился с седла.

— Ну и как же ты намерен выполнить поручение?

Итальянец достал пару черных перчаток и теперь неторопливо натягивал их. Капитан заметил, что кроме пистолета, шпаги и кинжала, у него еще и нож за голенищем.

— Ты, я полагаю, осведомлен о страсти этой… гм… личности к охоте? На зорьке. В сопровождении не более чем двух егерей. А здесь в изобилии водятся и олени, и зайцы. Какое раздолье для стрелка, не знающего промаха, для неутомимого охотника! И кому же неизвестно, что наш… гм… герой забывает обо всем на свете, выслеживая дичь. Кажется невероятным: ведь обычно он сама невозмутимость, моргает — и то через раз, смотрит поверх голов… А вот поди ж ты — преображается и при виде этой самой дичи-добычи совершенно шалеет.

Он пошевелил растопыренными пальцами, проверяя, ловко ли сели перчатки. Потом удостоверился, что шпага легко ходит в ножнах.

— А повадился кувшин по воду ходить… — произнес он со вздохом, — тут ему и голову сломить.

И на мгновение замер — словно погрузился в глубокую думу. Потом очнулся, сделал своим молодцам знак, и те, подняв капитана за руки и за ноги, привязали его к стволу дуба.

— Неудобно, но уж придется потерпеть малость. Мы знали, что сегодня ночью он приедет сюда развлечься с… Да ты сам уже понял. Надежные люди сделали так, что сопровождают его только двое доверенных егерей. Я хочу сказать — они пользуются нашим доверием. Это они минуту назад оповестили нас сигналом рожка, что все идет как было предусмотрено, и зверь уже рядом.

— Ювелирная работа, — отозвался Алатристе. Малатеста поблагодарил за похвалу, прикоснувшись к полю влажной от дождя шляпы.

— Надеюсь, высокородная наша особа в преддверии утех исповедалась. — Рябоватое лицо скривилось. — Мне-то, сам понимаешь, глубоко наплевать, но, говорят, он — человек набожный. Вот и хорошо — неприятно помирать в состоянии смертного греха…

Сильно позабавленный этими соображениями, итальянец взглянул вдаль, словно высматривая добычу в чаще, и расхохотался, упершись рукой в эфес.

— Прелесть что такое, — проговорил он со зловещим ликованием. — А иначе отправился бы прямиком в преисподнюю.

Наслаждаясь этой мыслью, он еще некоторое время улыбался.

Потом перевел глаза на капитана:

— А вот ты, я считаю, правильно сделал, что не стал устраивать сегодня таинство покаяния… Услышав нашу с тобой откровенную исповедь, любой духовник отрекся бы от сана, сочинил бы не очень-то назидательную новеллу [32] и заработал бы денег больше, чем Лопе де Бега новой комедией.

Алатристе, сколь ни бедственно было его положение, невольно согласился:

— Падре Эмилио Боканегра — плохое подспорье тому, кто желает уйти на тот свет с чистой совестью.

Снова раскатился сухой и сиплый смех итальянца:

— Тут я с тобой полностью согласен. Я тоже предпочел бы хвост и копыта, нежели тонзуру и распятие.

— Ты отвлекся.

— Отвлекся? — Малатеста глядел на него, соображая, о чем речь. — Ах да! Ну, стало быть, охотник и дичь… Я-то думал, ты уже сам дорисовал себе остальное: появляется зайчик или там олень, наш герой углубляется в чашу, егеря отстают… И тут — бац! Откуда ни возьмись, ревнивый соперник А ведь известно — «… одним лишь взором ревность убивает» [33]. И неосторожный охотник очень мило нанизывается на шпагу.

— Это, надо полагать, ты возьмешь на себя?

— Ну еще бы! Как можно отказаться от такого удовольствия? Потом мы тебя развязываем, предварительно положив рядом твою шпагу, кинжал и прочее… А верные егеря, прибыв с небольшим опозданием на место разыгравшейся трагедии, получат, по крайней мере, возможность отомстить за короля, если уж не сумели спасти его…

— Ну понятно… — Алатристе посмотрел на свои связанные руки и ноги. — В рот, закрытый глухо, не влетит муха. Мертвый не проболтается.

— Ваша милость, досточтимый сеньор капитан, да кому же в Мадриде неведома ваша несравненная доблесть? Кто удивится, услышав, что вы дрались как лев и пали с честью? Узнав, что вы за бесценок отдали свою драгоценную жизнь, многие были бы вне себя от горчайшего разочарования.

— А ты?

— Но я-то знаю, чего ты стоишь. В Минильясе ты убил одного из моих людей, вчера ухлопал другого. Так что, Вакхом клянусь, можешь отправляться на тот свет со спокойной совестью.

— Да я не об этом спрашиваю! Что ты собираешься делать потом?

Малатеста самодовольно погладил усы:

— А-а… Предстоит самое приятное, что есть в нашем ремесле, — исчезнуть. Вернусь в Италию — благо будет с чем. Отчизну я покинул налегке.

— Как жаль, что здесь тебе не всадили унцию свинца в одно место — сразу потяжелел бы.