Все время, пока мы отрабатывали работников предприятия, Вагиз Вагапов находился под плотным наружным наблюдением. Нами фиксировались все его контакты, проверялись его родные и близкие.

Вагапов, несмотря на то что всю сознательную жизнь прожил в деревне и достаточно плохо ориентировался в условиях городской жизни, по всей вероятности, чувствовал, что находится под колпаком у милиции, и поэтому старался как можно меньше общаться со своими родственниками и друзьями по работе. Он полностью завязал со спиртным и старался быть дома. Наконец, очередь дошла и до него.

Он вошел в кабинет в грязной промасленной спецовке, и воздух сразу наполнился запахом бензина и машинного масла.

— Садитесь, Вагапов, — предложил я и жестом показал на стул.

Он достал из кармана чистую тряпку, постелил на стул, лишь только потом присел.

Я с интересом взглянул на него, и он, словно девица, отвел глаза и сильно покраснел.

Передо мной сидел мужчина, возраст которого было трудно определить. Лицо Вагапова было темным от весеннего загара, и я сразу подумал, что этот человек, по всей вероятности, заядлый рыбак. Его большие огрубевшие руки мелко дрожали, словно он только что опустил очень тяжелый груз, который долго держал на весу.

Изучая его внешность, я обратил внимание, человек явно испытывает дискомфорт — постоянно шарит по карманам спецовки, словно что-то ищет. И ведет себя, как виноватый, постоянно облизывая сухие губы.

— Я хотел бы услышать от вас, гражданин Вагапов, что произошло четырнадцатого апреля этого года, когда вы перевозили меха в контейнерах, — произнес я и внимательно посмотрел ему в глаза.

Он не сразу понял, о чем его спрашивают, и начал рассказывать о том, что он в это утро из-за отсутствия машин на дорогах проехал перекресток на красный сигнал светофора.

Мне пришлось напомнить ему о дне, когда он перевозил три контейнера с мехами.

Услышав от меня это, он как-то даже успокоился и стал рассказывать:

— Утром четырнадцатого апреля я пришел на работу в три часа ночи и, получив все необходимые документы у начальника охраны предприятия, поехал на станцию Лагерную. Я почти каждый месяц отвожу контейнера на эту станцию, и для меня не было ничего необычного. Были ли опечатаны контейнера, не знаю. Я за это не отвечаю. Я, как всегда, приехал на станцию, сдал сопроводительные документы, разгрузился и уехал на фабрику. Ни по дороге на станцию, ни оттуда каких-либо происшествий не было, за исключением того, что проехал перекресток на красный свет. Вернулся на фабрику, поставил в каптерке чай, дождался, когда начнется рабочий день, и отдал все документы, как положено, в отдел сбыта.

С каждым словом он говорил все увереннее. Я опустил взгляд — дрожь в его руках прекратилась.

Я вызвал Балаганина и дал команду на разработку Вагапова. Стас при мне выписал все необходимые документы и отправил Вагапова под конвоем на «Черное озеро».

Что делать дальше — я пока не знал. Вагапову не верил, но доказать ничего не мог.

«Кто такой Вагапов? — спрашивал я себя. — Участник преступной группы или до смерти запуганный водитель? Как можно напугать уже немолодого мужчину, чтобы у него пропал страх перед законом? Пока ясно только одно, что он отказывается от сотрудничества со следствием, и наша задача заключается в том, что бы его разговорить».

Вечером у себя в кабинете я слушал итоги работы оперативной группы. Обнадеживающих результатов не было. Меня по-прежнему мучил вопрос, на каком этапе исчезли меха из закрытых контейнеров?

— Последними, кто закрывал и опечатывал контейнеры, были работники склада и охрана. С момента опечатки и отправки прошло более семи часов. Могли ли в этот момент перегрузить меха из контейнеров на глазах работников охраны — явно нет. Ни один вор не пошел бы на такой риск, если нет сговора с охраной. Но договориться со всеми охранниками просто невозможно! Кстати, контейнеры необходимо вновь опломбировать. Где взять пломбир? Для этого надо проникнуть на склад, а склад под охраной. И снова охрана? Всех не уговоришь, а это значит, что проще завладеть мехами, напав на машину.

Я вновь и вновь проходил по этой цепочке и все больше убеждался, что Вагапов знает о нападении, но не хочет говорить.

Следующий день был посвящен допросам охраны. Наши сотрудники вызывали их одного за другим, но реальных результатов добиться не смогли.

Мое решение о задержании Вагапова было воспринято коллегами неоднозначно. Следователь и другие сотрудники, входящие в состав опергруппы, были категорически против задержания, так как считали, что у нас для этого нет прямых оснований. Все опасались прокурорской проверки, и никто не хотел получать выговор за мое решение.

Следователя я попросил, чтобы он связался с прокуратурой и получил санкцию на обыск в квартире Вагапова. Лицо следователя перекосилось.

— Виталий, в чем дело? — спросил я его. — Ты не хочешь просить прокурора о санкции? Но это твоя работа!

— Если это моя работа, то я и должен принимать решения, а не вы. Если вы самостоятельно решаете, то сами и просите, — отрезал следователь.

Я закончил совещание и попросил остаться Станислава.

— Стас, как он там? — спросил я его.

— Все нормально. Думаю, к вечеру будет результат.

Утром группа сотрудников уголовного розыска проводила обыск в квартире Вагапова. Он проживал в девятиметровой комнате малосемейного общежития с женой и семнадцатилетним сыном — студентом химико-технологического техникума.

Тщательно осмотрев небольшую комнату, сотрудники не нашли ничего, что могло бы их заинтересовать. Судя по обстановке, семья жила в среднем достатке и никаких излишеств не имела. После обыска жену Вагапова доставили в МВД на допрос к следователю. Беседа с ней не внесла никакой ясности.

Она подтвердила, что четырнадцатого апреля муж ушел на работу рано утром, где-то часа в три. Пришел, как обычно, вечером, ни о каких происшествиях не рассказывал. Все было обычно, и этот день ничем не отличался от других.

Сам Вагапов вел себя на допросах спокойно, повторял уже не раз сказанное, не отходя ни на шаг от первоначальных показаний. В камере держался также спокойно, в контакт ни с кем не вступал, на все попытки его разговорить отмалчивался и, отвернувшись к стене, тихо плакал. Его поведение в камере было вполне естественным для человека, ни за что задержанного сотрудниками МВД.

Необходимо было что-то предпринять, чтобы его расшевелить. Переговорив со Стасом, мы ввели нового человека в разработку Вагапова. Мы перевели их обоих в свободную камеру и стали ждать. Истекали третьи сутки пребывания Вагапова в камере предварительного заключения. За все дни он по-прежнему держался своих показаний, что делало его дальнейшее пребывание в камере бесперспективным.

Я вынужден был поехать в прокуратуру района и попросить у прокурора продлить задержание еще на двое суток. Прокурор был против, и мне стоило больших усилий убедить его в необходимости этого. Всю ответственность за это задержание я брал на себя, и моя внутренняя уверенность в том, что водитель причастен к налету, склонили чашу весов в мою пользу. Прокурор подписал постановление о дальнейшем содержании в ИВС, и я с облегчением вышел из его кабинета.

Я вызвал конвой и через три минуты они доставил Вагапова ко мне.

Внешне он оставался невозмутимым, но я интуитивно почувствовал, что с ним что-то произошло и, по всей вероятности, совсем недавно, может быть, минуту-две назад.

Он впервые поинтересовался, что будет с ним, если он признается в том, о чем постоянно его спрашивают.

— Давай, не мудри, — сказал я ему. — Мы сейчас с тобой вдвоем в кабинете, и никто никогда не узнает, что ты мне расскажешь. А там будет видно, как тебя вывести из разработки. От тебя зависит, кем ты пройдешь по делу — свидетелем или обвиняемым. Решай, Вагапов, тебя дома ждут дети и жена.

Допрос пришлось прервать — меня вызывал Владимир Алексеевич Носов.