– Хорошо...
– Ты устала?
– Нет. Вернее, я успела отдохнуть в машине.
– Тогда давай сделаем так: я лягу – и часа три меня не будет. Никуда не уходи – вот, сиди в комнате, чтобы я тебя чувствовал. Если что-то тебя обеспокоит – даже мысль какая-то странная, или опять что-то в глазу возникнет, – сразу меня окликай. Потом поменяемся. Эх, хоть бы сегодня еще ночь спокойная оказалась...
– Хорошо. Я поняла.
Саня стянула с ног ботинки и забралась в кресло. Из кармана вынула уже помявшийся покетбук «Мертвые не спят», виновато улыбнулась: схватила первый попавшийся, оказалось – такая чушь... Алексей достал Аникит из коробки, к которой тот уже, похоже, привык, – и лег, не раздеваясь и положив на меч открытую ладонь. Тут же, будто рухнула где-то плотина, в лицо хлынула тьма.
– Алеша... Алешенька... Шепот слаб, потому что заглушаем переливчатым воем ветра. В комнате темно.
– Что?
– Свет погас... И ходит кто-то... Слышишь?.. Алексей сел. Взмахом пальцев отбросил от лица остатки сна. Стал слушать.
Сквозь ветер донеслось тяжелое мерное поскрипывание снаружи. Под окнами шел кто-то медленный и двуногий весом с быка. Или потяжелее быка.
– Как глаз?
– Обыкновенно...
Алексей послушал еще, потом очень осторожно приоткрыл дверь в коридор. Коридор тоже был темен. Откуда-то сверху, с лестницы, что ли, тянулась равнодушная ленивая поганая ругань.
И – полузнакомый тревожащий запах добавился к и так не слишком изысканному букету ароматов этого дома. Что-то из времен обучения у премудрого старца Филадельфа... Стоп, сказал он себе. Самые неверные подсказчики памяти – запахи.
Он запер дверь на ключ и вернулся к окну. Нет, ничего нельзя было увидеть по ту сторону стекол. И все же он стал ждать, когда вернутся шаги. Настраиваясь при этом на внутренний слух.
Он прождал минут десять. Паутина внутреннего слуха медленно протягивалась от него, цепляясь за спящие деревья, за корни оживающей под снегом травы, за мышей в норах... Нет. Ничто не тревожило их покой. Ни сию минуту, ни час назад.
Но он же сам слышал шаги!..
Тихо. Тихо. Еще тише... Растворение в тишине. Вот сейчас... Что-то загудело за спиной. Потом зажглась лампа.
Это было – как напильником по сорванному ногтю. Как огнем в глаза... Алексей с трудом удержался от вскрика.
И Саня, которая все это время не дышала рядом, поняла, что испытывает сейчас Алексей.
– Прости... – зашептала она. – Прости, что я заставила... Мне, наверное, показалось...
– Все нормально, – сказал Алексей. – Все уже нормально. Нет, тебе не показалось. Там что-то было. Только... Не для всех. В общем, непонятно... признался он, вдруг сконфузясь. – Который час? спросил он и сам же поднес часы к глазам. – Господи, скоро два. Ложись немедленно и спи.
– Я вот совсем-совсем не хочу. Ни вот столечко.
– Без дискуссий. Завтра, вполне возможно, спать не придется. И послезавтра тоже.
– Слушаюсь, мой слав. А можно – здесь? – Она показала на примятое покрывало. – Я... Не хочу туда идти... – Она кивнула на темные внутренности «люкса», которые сейчас и Алексею показались вдруг холодной каменной пещерой, населенной неизвестно кем.
– Хорошо, – кивнул он. – Только я буду, наверное, шуметь.
– Это не страшно, – засмеялась Саня. – Я могу спать хоть под камнедробилкой. Ты еще не знаешь Птиц... Птиц, повторил про себя Алексей. Птиц...
Не из времен старца Филадельфа был запах в коридоре. От Валюхи Сорочинской пахло так тем давним (уже позавчерашним!) субботним утром, когда Алексей зашел за Санечкой в ее обитель. Это были духи, подаренные Валюхе новым ухажером.
Но почему при этом запахе вспомнился Филадельф?..
Завалы в памяти нужно прочищать, но делать это следует медленно и как бы исподволь, незаметно для себя. Иначе все перемешается. Алексей знал, что теперь не остановится, пока не получит ответ, – но это будет не сию минуту. Надо отвлечь себя... А кроме того, надо подготовиться к завтрашнему дню. И может быть, к послезавтрашнему.
Санечка легла не раздеваясь, только ослабив ремень. Тут же ровно засопела носом.
Алексей посидел еще какое-то время, чего-то ожидая от окружающего. Потом открыл свой рюкзак и стал осторожно вынимать сегодняшние покупки: всяческая пластмассовая и железная мелочь, мешочки с аммиачной селитрой, металлические банки с краской-серебрянкой, завернутые по десяткам в синюю бумагу коробки спичек, пластиковые бутыли с кислотой, бензином, нашатырным спиртом, антифризом, аптечные пузырьки с глицерином и йодом... Пиво в банках, желатин в коробочках, тюбики клея, гидравлические, в солидоле и тонкой бумаге, цилиндры для домкратов, паяльник, тисочки, маленькая ручная дрель... Первым делом он вспорол мешочки и разложил селитру по горячим батареям – сушиться, а пока занялся изготовлением взрывателей. Это была тупая кропотливая работа.
Еще дважды кто-то несуществующий тяжело топал и пыхтел под окнами. Алексей даже не вставал: мало ли что можно увидеть в такую ночь.
Главное, это не враг. Враг не мог подкрасться так, чтобы золотое пятнышко не заметило его и не подняло тревоги. Это просто сама Велесова кузня так реагирует на чужого. Теперь уже – чужих. Двоих.
Отторгает, изгоняет...
И еще он подумал, что после гибели Еванфии и Санечка не сумела бы здесь выжить. Рано или поздно все, кто пытался поселиться в Кузне (вынужденно, или из любопытства, или по каким другим соображениям) без чародейских сетей, накинутых на разум, начинали сражаться с чудовищами.
Один был исход у этих сражений...
Саня вдруг села. На лице ее, проснувшемся или нет, читалось полнейшее ошеломление.
– Я дура... Я же не поняла сразу!
– Что?
– Мои родители... У меня есть родители. Они ведь живы!
– Живы, – засмеялся Алексей. – Но об этом поговорим утром, утром. Спи, пока дают.
– Какой теперь сон... – Санечка легла и закрыла глаза. Мгновенно лицо ее обмякло, губы приоткрылись. Она опять спала – и улыбалась во сне.
Ну и нервы у девушки, подумал Алексей. Мне бы такие...
Утром Санечке показалось, что золотое пятнышко встревожилось, – но, наверное, только показалось. Минуга напряжения, и вновь все спокойно. Она как раз чистила зубы перед зеркалом. Взглянула на зазеркальное лицо. Как часто бывало и раньше – с легким ощущением неловкости. Словно сама себя поймала на мелкой бессмысленной лжи.
