Робко, бочком, вошла Милена с детьми. Встала так, чтобы занимать поменьше места.

– Ваша рабыня? – кивнула на нее старуха. Может спать на галерее. Смешно – у меня осталось немного кислого молока. Как раз поесть этим детям.

– Сколько с нас? – спросил Алексей.

– Шесть с половиной. Заплатите утром. Сразу за все. Сейчас принесу еду. Подождите.

Она медленно спустилась вниз. Алексею вдруг показалось, что там, внизу, зашептались. Он попытался прислушаться, но вдруг хором завопили до того молчавшие дети. Испуганная Милена забилась в угол, суетясь, расстегнула стеганую фуфайку, стеганый же халат, стала прикладывать детей к груди; дети грудь не брали, им нужно было что-то другое...

Наконец они все-таки замолчали и зачмокали, но до того слаженно и громко, что Алексей не стал обострять слух. Уже потом он подумал, что зря остерегся, но тут как раз старуха возникла вновь, ловко неся большой деревянный поднос с глиняными мисками и большим стеклянным кувшином, полным темного пива с толстым пластом пены под горлышком.

Милена подошла к столу не сразу. На нее пришлось посмотреть, нахмурясь.

Разварное мясо было обернуто какими-то большими пряными листьями, не похожими на капустные, и обвязано толстыми белыми нитками. Лепешки, поданные к нему, были очень тонкие, местами почти прозрачные. Это было вкусно – а вот пиво немного перестояло, выдохлось. И все же Алексей выпил две полные кружки.

– Тетушка, – обратился он к старухе, – а почему, собственно, у вас так редки постояльцы? Пообедать люди заходят, а спят где-то в других местах?

– Люди глупы, – сказала старуха. – И легковерны. Она повернулась и направилась к лестнице, ведущей на галерею.

– А как вы управляетесь с хозяйством в одиночку? – спросил Алексей вдогонку.

Старуха оглянулась на него, поджала губы, но ничего не ответила.

Среди ночи Алексей неслышно поднялся, медленно, по миллиметру, открыл дверь и стал слушать. Приглушенные звуки наполняли этот дом, бродили по нему – непонятные, но вроде бы безопасные.

Алексей с годами уверился: число опасностей в мире велико, но все же ограничено.

Сначала он выделил и забыл звуки обычные: сонное посапывание Сани, тихое – тишайшее, настороже – дыхание Милены, возню двойни... Потом он стал искать старуху. Долго не было ничего, зато под полом будто бы волокли по неровному что-то мягкое и тяжелое. Проволокли раз, другой, третий... Бульканье. Подземный тяжелый вздох.

Как на болоте...

Бывают ли подземные болота? Дурацкий вопрос. А пещеры сто на четыреста километров – бывают? Не отвлекайся... Хихиканье – шепотом – под столами. Мелкие шажки. Мышка пробежала... Шорох быстрых крыльев. Вот, перед лицом... Чему не верить: глазам или ушам?

Потрескивание снаружи. За прочными каменными стенами. Кто-то медленно карабкается по деревянному каркасу. Тяжелый и ловкий. Как плакач... Что делать плакачу на самом дне Кузни?

А теперь – будто высыпали из мешка ворох смятых бумажек...

Алексей посмотрел на потолок. Толстенные балки, на которые уложены сланцевые плиты. Неплохо подогнанные. Стыки забиты мхом. Из мха нитями свисают травинки, длинные и анемичные... и эти травинки подрагивают. Будто сверху кто-то ходит, но ходит абсолютно неслышно.

Так не бывает.

А вот и настоящие шаги. Снизу, по лестнице... двадцать ступенек, двадцать пять... двадцать семь. Скрипнула дверца.

Не старуха. Кто-то другой.

Алексей вынул из-за пояса пистолет.

Шаги человека, привыкшего ходить по камням. Обувь мягкая, стопа обхватывает камень...

А вот и старуха. Откуда она взялась? Неужели сидела так долго и так неслышно? Не может того быть... Однако же – факт налицо.

Внизу заговорили, и Алексей обомлел. Говорила старуха и говорил мальчик, у которого ломался голос. Разговор шел на гарди – древнем языке имперских магов-огнепоклонников. И если для магов это был язык молитв и заклинаний, то здесь, похоже, последовал скучный обмен мелкими раздраженными ругательствами...

Судорожно вспоминая все выражения на гарди, которые он помнил, Алексей пытался уловить, о чем идет речь. Мальчик, кажется, что-то предлагал старухе, та отказывалась брезгливо. Похоже, ей требовалось что-то другое, она несколько раз повторила: «кром», «кром», «кром»... Кром, попытался вспомнить Алексей, что-то странно знакомое... Нет, не всплывает.

Мальчик попытался выпросить что-то у старухи, Алексей уловил и заискивающие нотки, и спрятанную за ними усталую ненависть. И это «что-то» у старухи явно было, но получить за него она желала лишь «кром»...

Понятно было, что это не первая попытка договориться. И, может, не десятая даже.

Потом старуха, ворча, поставила что-то на стол, мальчик быстро сел и начал есть – тоже быстро и жадно. Алексей почти видел его: сидит, склонившись над миской, пряча глаза... Так едят воспитанные, но очень голодные люди: торопясь – и стесняясь своей торопливости.

Алексей так внимательно вслушивался в происходящее внизу, что шум движения позади почти застал его врасплох. Он повернулся, одновременно уходя от возможного удара... Перед ним стоял Железан.

Невозможно было проникнуть в эту комнатку! Два оконца, что бойницы, – и все! Но Железан стоял, приложив палец к губам, и показывал на дверь.

Алексей так же тихо, как открывал, прикрыл ее.

Потом повернулся к молодому славу.

И только теперь понял, что перед ним стоял не живой человек. Черный провал окна просвечивал сквозь его плечо...

– Железан... – прошептал Алексей. – Ты почему здесь?

Не отвечая – призраки молчат – слав развернул перед ним бумажный лист. Печатными буквами написано было следующее:

«Высадка начнется в ближайшие дни. Торопись, Пактовий. Астерий засылает свои креатуры в Кузню. Возвращаться обычным путем тебе нельзя. Посылаю Железана, он знает тайную дорогу».

Вместо подписи стоял знак: три свившиеся веревкой змеи. Якун. Якун Виссарион. Это хорошо...

– Ты знаешь путь? – спросил Алексей. Железан кивнул.

– Собираться сейчас?

Покачал головой, показал на фонарь и за окно: утром.

– Мы пойдем к перевалу?

Кивок, пауза, отрицательное покачивание.

– В сторону перевала, но к другой цели? Кивок, кивок.