– Почти ничего. Все... как будто не в фокусе... или как будто в книжке страницы выдернуты...

Саня взглянула вниз, будто там могла быть какаято иллюстрация состояния ее памяти, и вдруг увидела, что гостья ее каким-то чудом балансирует на самом краю перекладины. Одна нога ее уже соскользнула, вторая – готова была соскользнуть...

– Осторожно, – сказала Саня тихо, чтобы не напугать. – Дай руку. Теперь встань сюда. Сюдасюда... Вот. Ну, все.

Чижик вдруг руку отдернула.

– Ты что?

Саня пожала плечами:

– Плохое место.

Она вдруг поняла, что на них смотрят. Лежащие женщины приподнялись и смотрели очень настороженно.

– Слушай, – сказала одна, – а ты почем знаешь?

– Что?

– Ну... что плохое.

– Вижу... чувствую... А оно действительно?..

– Там третьего дня Дарья Теплакова померла. На поправку уже шла, а тут – хлоп на пол, и все – не дышит... А ты к нам только вчера попала, знать не можешь...

– Да я и правда не знала. Валя, а...

– Пойдем в коридор. – Чижик как-то подобралась и напряглась.

Это было разумно. Но все же и в коридоре Саня дважды обводила Валю вокруг незримо зияющих дыр.

– Понимаешь, я вроде бы в уме. Но вычеркнуты все имена и почти все события, которые со мной происходили. Вот тебя в лицо узнала... и вообще просачивается что-то... Но все равно это – ничего. Вот помню: ездили в деревню... в какую, зачем?.. потом возвращались поездом, потом на машине... пожар не помню, но откуда-то знаю, что все, что у меня было, сгорело. Потом... какой-то ужас, помню чувство ужаса, но не знаю, из-за чего. И все: очнулась на скамейке в сквере, вся грязная, оборванная... и узнала, что прошло два с лишним месяца. И что теперь делать? Даже из больницы выпишут – куда пойти?

– Ой, за это не переживай, мы тебя устроим! И в училище восстановят – ну, на второй год оставят, подумаешь, компот. Паспорт мы. твой вытащили, успели, и вещи какие-то... ну, это у Сороки, она все в гнездо, все в гнездо. Слушай, а с кем ты ездила – не помнишь?

– Нет. Помню, что кто-то был...

– С братом ты ездила, он у нас военруком работал. Алексеем его звали. Ты, может, поэтому так и назвалась, а?

– Не знаю. Я вдруг чего-то испугалась... надо было сказать имя, и я сказала – первое попавшееся. Постой, Валя. А кто тебе позвонил?

– Не мне. Мне куда звонить, без пейджера прозябаю... мы же сейчас, кто бесхозные, в классах и спим, и занимаемся... А в училище позвонил врач из травмпункта, сказал, что вот, мол, вроде бы ваша погорелица... в больницу отправили. Сразу про вас с Алексеем и вспомнили. Шуму-то – ой, много было – после того, как вы пропали. А главное – в общаге же на чердаке сгорел кто-то, кости там нашли... В общем, весело мы без тебя жили, хохотунчики хоть по пальмам развешивай. Ну, ты вообще-то... что-нибудь вспоминаешь, когда я говорю?

– Да... Только это не складывается пока. Не стыкуется.

– Ой-ма... Ну, ладно. Я тебе сейчас все методически выкладывать буду, а ты слушай и наматывай...

Вторжение началось утром девятого апреля, а уже к вечеру двенадцатого можно было сказать, что высадка десанта прошла успешно. И севернее, и южнее порта Ирин возникли плацдармы, с которых началось продвижение легкой пехоты в глубь территории и навстречу друг другу; порт оказался взят в клещи. Если он падет – а это представлялось весьма вероятным, – то уже ничто не помешает прямо у глубоководных причалов разгружаться тяжелым баргам и левиатонам, доставляющим передвижные башни и метательные машины – средства боя, без которых конкордийцы воевать не любили.

Только маленький отряд гвардии Паригория под командованием внучатого племянника Вандо, акрита Артемона Протасия, – меньше тысячи мечей противостоял сейчас десанту. Остальные силы северян вынужденно были растянуты вдоль побережья, отражая все новые и новые попытки высадки. Флот, видимый с откосов и тем более с маяков как темный остров, смещался то к северу, то к югу, прощупывая легкими судами наличие и доблесть береговых патрулей.

Силентий собрался в родовом поместье Рогдая Анемподиста под названием Лучина, большом мрачноватом доме, выстроенном ступенчато на крутом склоне горы. Из окон дома виден был залив, а дальше, в зеленоватой туманной дымке, – Фелитополь, древняя столица, город, забытый всеми и всеми заброшенный... Рогдай стоял на высоком крыльце, встречая прибывающих.

Кесаревич Войдан оказался первым – верхом на коне в сопровождении девяти стражников. На нем был легкий кожаный панцирь с решетчатыми заплетками на груди и плечах; светлые волосы свободно раскинулись. Рогдай отметил про себя, что за последний месяц кесаревич заметно возмужал – будто стал старше сразу на десять лет.

– Привет тебе, стратиг. – Он спрыгнул с коня.

– Привет и тебе, Войдан. Ладно ли доехал?

– Могло быть хуже. Двое ранены у меня, распорядись, чтоб в стражницкую лекаря прислали.

Рогдай жестом подозвал домоправителя, шепнул на ухо приказ; домоправитель, подобрав полы, рысью бросился исполнять. Наметанным глазом Рогдай определил раненых: вот этот, слишком бледный, и вон тот, опустивший плечо. Не дай Бог показать им, что ты разглядел их немочь... Войдан махнул рукой старшине конвоя: свободны. Им уже отворили стражницкие ворота. Въезжая туда, раненный в плечо оглянулся будто бы в тревоге.

Конвой Вендимианов был не в пример пышнее: большую крепкую карету сопровождали четыре десятка всадников. Впереди ехали знаменосцы, позади тоже. Терентий, несмотря на свои семьдесят лет, выпрыгнул из кареты молодо и упруго. Рогдай успел заметить там, в мягких недрах, две хитроватые девичьи мордашки.

– Привет тебе, стратиг. Далекое место ты выбрал для встречи...

– Привет и тебе, Терентий. Не я выбрал – место выбрало. Все ли ладно было в пути?

– Дороги разбиты. А так – все ладно.

– Поднимайся в комнаты, тебе покажут. Отдыхай пока.

Вандо Паригория пришлось ждать еще около часа. Хотя в его конвое тоже была карета, сам Вандо, невзирая на свою дородность, ехал верхом, с мечом у бедра и в кольчуге. Когда он приблизился, Рогдай увидел, что левая его нога повыше колена обмотана черным бинтом.

– Привет тебе, стратиг.

– Привет и тебе, Вандо. Путь, вижу, был непрост?