К ночи Сане стало заметно лучше. Во-первых, ей помогли вымыться. Во-вторых, сделали несколько уколов и прокапали какое-то лекарство из зеленой бутылки. От этого лекарства Саню сначала бросило в дрожь, стало тошнить – но очень скоро это прошло, а уже через несколько часов она почувствовала, что колено можно согнуть.

В одиннадцать выключили свет. Женщины в палате, до того молчавшие, принялись оживленно болтать. Саня стала смотреть в потолок, стараясь не рассматривать ничего. Над нею нависали стены колодца... и она твердо знала, что видит это не в первый раз.

Что-то вроде светлой буквы "Т" с короткой ножкой скользнуло над верхом стен – скользнуло и исчезло.

Потом Саня повернула голову и посмотрела вниз. Койки стояли на переплетениях какой-то причудливой решетки, и люди простодушно ступали по прутьям решетки, ничего об этом не зная. Внизу же их ждала подкрашенная огнем чернота.

Надо ли их предупреждать об опасности? Саня не знала. Может быть, никакой опасности для них и не существует вовсе – поскольку привычка с детства... Она прикрыла глаза ладонью. Это помогло.

Что-то в ней темно и бешено вращалось, и вращалось, и вращалось... от этого кружилась голова, и обманным движением запрокидывались назад и подушка, и кровать, и вся эта больница... Она уснула – будто в падении.

Во сне к ней вернулась память, вернулись знания о пережитом... она пробиралась куда-то по буреломному лесу, держась за шерсть то ли огромной обезьяны, то ли необычного медведя, доброго и ласкового существа... но она знала, что он ведет ее не то чтобы в опасное – но в достаточно неприятное место, где она уже побывала однажды... с этим как-то было связано плавание на большой лодке с гребцами, она сидела, вцепившись в протянутую вдоль борта веревку, и смотрела в волны, которые – зелено-серые – пенились о борт и тут же отваливались, будто насытившиеся медленные звери. Но в то неприятное место надо было идти – и тогда, и сейчас... А еще там, в лесу, она знала свое имя.

И тревожилась за кого-то.

В шесть утра ее разбудили на уколы. В девять поставили еще одну капельницу, а около полудня врач, перевязывая ее, восхитился:

– Ну, девушка, ты и даешь. Прости, некрасиво звучит – но заживает, как на собаке.

– Ничего, – сказала Саня. – Собак я люблю.

– Все равно от бешенства придется колоться. Вакцину привезли, так что – готовь животик.

– Не есть, что ли?

– Наоборот. Набивай поплотнее – хоть кашей, что ли... После перевязки пришел старичок-психиатр. Он разговаривал с Саней долго и довольно добродушно, но после этого разговора – кончившегося как бы ничем – ей вдруг захотелось вымыться.

– Какая чистюля, – сказала санитарка, к которой Саня обратилась. – А чего ж вчера – ломтями грязь соскребали? Перебьешься.

Саня вдруг заплакала:

– Будто я виновата... два месяца жизни украли, память украли... где дом, где что... никто не верит... Денег надо – так я дам. Оскорблять-то зачем?

Плакать ей было так непривычно, что она от стыда забилась в какую-то каморку, заставленную бумажными мешками, грязными зелеными кастрюлями и какими-то палками. Санитарка неловко похлопала ее по плечу:

– Да не обижайся ты. Тут народ-то, знаешь... всякий. Отвыкаешь от нормальных-то. А что, правда, говорят, тебя эти... на тарелке... умыкнули?

– Кто?

– Ну... с другой планета которые... на летучих тарелках...

– Я не помню, – беспомощно сказала Саня.

Санитарка помогла ей ополоснуться под душем, замотав колено рыжей клеенкой. Предложенные деньги – пятерку – правда, охотно взяла. Хотя и спросила: не последние? Нет-нет, легко сказала Саня, не последние... Должно было остаться еще две пятерки. Осталось почему-то четыре.

За обедом, как и велено было, она набила живот безвкусной кашей. В буфете продавали бутерброды, и она докупила три бутерброда и съела. Сытости не наступило, просто потянуло в сон.

Укол в живот был болезнен – однако ничего такого особенного. Ну, больно. Бывало и побольнее.

Колено почти прошло. Она ходила прихрамывая, но и только. Даже спустилась на пятый этаж, где торговал книжный киоск. Хотела выбрать что-нибудь почитать. И почему-то купила дешевенькую, с полуоторванной бумажной обложкой, книжку: «Мертвые не спят».

Она сама удивилась своему выбору.

Почему-то был очень долгий вечер. К давно лежащим теткам приходили гости, что-то приносили в основном еду. Саня уже поняла, что кормят в больнице чересчур диетически. Ее пытались угостить, но она почему-то отказалась. Лежала и читала.

– Вы читать не разучились?

– Нет.

– Странно, правда? Сложные вещи вы помните, а такую простую, как день вчерашний, – нет. Как вы это объясняете?

– Никак. Я помню многое, что не касается меня. А саму себя и... рядом – не помню.

– Да-да. Обычно такие феномены вызываются органическими изменениями, скажем, возрастными. Вот мне, допустим, можно не помнить вчерашний день, зато детство я помню замечательно...

Книга казалась идиотской. Люди так себя не ведут. И так не говорят. Но почему-то при чтении ее у Сани возникало тревожно-приподнятое состояние, и казалось, что пахнет снегом. Свежим снегом....

Уже все гости разошлись, когда в палату стремительно ворвалась невысокая девушка.

– Санька! – закричала девушка, бросаясь к кровати. Саня отложила книгу... – Не узнаешь? – Девушка с некоторым испугом остановилась. – А я тебе... это... плюшек купила...

– Я... почти помню, – сказала Саня мучительно. Мне бы разрезать вот тут... – Она потерла левую бровь.

– Валя, – сказала девушка. – Чижик. Ну? Вспомнила?

– Валя... Чижик... – Саня поднялась с кровати. Мы с тобой... подожди... учились...

– И?!. – вопросительно-торжествующе пригласила к воспоминаниям Валя. – Что еще?

– Жили вместе... – Саня не то догадалась, не то и на самом деле вспомнила.

– Точно! А мне говорят – память, мол, потеряла! Имя, говорит, долго не могла вспомнить – а помнит только, что общага сгорела. А вы тогда как пропали теперь только про то и разговоры. Ну, мне Марь Семенна и говорит: махни, посмотри, что за Алексеева Александра такая... Так ты что, не помнишь совсем-совсем ничего? И меня, значит...