Далеко на севере материка, по ту сторону Аквилонских гор, подпирающих небо, мерной рысью скакали несколько десятков всадников. Первым, в отдалении от остальных, ехал широкоплечий, с могучим торсом человек. Несмотря на пронизывающий ветер с гор, он был гол по пояс. Если бы кто-то отважился всмотреться в его лицо, то был бы навсегда поражен скульптурной неподвижностью черт и глубокой чернотой глаз. Коричневый, странного лилового оттенка цвет кожи, может быть, не так бы бросался в глаза, если бы не бесчисленные узоры, покрывающие торс, шею и руки за исключением кистей. А может быть, на кистях рисунок был настолько плотен, что линии его слились в сплошной фон... Ногти всадника были синие.

Спутники его удивляться не умели, или не смели, или не могли. Они могли только замечать, что с каждым днем их предводитель становится все более подвижным, могучим, резким в движениях – тот, кто еще два месяца назад едва поднимался из своего гроба.

Авенезер Третий. Истинный Царь.

Верховный Зрячий.

...К исходу этого дня зеленая степь, по которой он скакал, оборвалась наконец – и взору открылся безжизненный ландшафт. Земля, будто присыпанная угольной пылью. Бесчисленные холмы, похожие на древние шапки древних кочевников. Он видел дорогу меж этих холмов. Так птицы видят свою дорогу в небесах.

Тысячник «Серебряных лиц» Демид Диодор, двоюродный племянник императрицы, безнадежно влюбленный в свою полубожественную тетушку, никогда особо не мечтал о военной карьере; скорее он предпочел бы остаться при дворе, писать музыку и стихи для праздничных спектаклей, придумывать общие картины маскарадов и маскарадные костюмы... Однако император назначил именно его командовать отборной гвардейской тысячей, сказав... может оказаться так, что тебе придется выбирать между воинской честью – и преданностью. В тебе я уверен... ты сумеешь принести в жертву честь... Тогда Демид не понял, о чем идет речь, переспросить же, понятно, не решился. И вот действительно настал этот день... Вернее, ночь.

Приказ был внятен и страшен.

Сотники выслушали его молча. Военная кость, думал Демид, выговаривая слова, да, император был прав... они задумаются при выборе... Но не это тревожило Демида, не только это, а что-то еще – важное, очень важное... оно застряло в затылке и мешало повернуть голову. Потому что если повернуть голову...

– ...Подписано... «Арий, император». Теперь скажу от себя... любой из вас сейчас может отказаться исполнять этот приказ. Без последствий. Оставьте оружие и найдите себе занятие по душе. До полудня. Повторяю и клянусь... никаких последствий это иметь не будет.

Сотники стояли молча. Смотрели по уставному... строго перед собой.

Потом вперед шагнул самый старый, Севир.

– Позволь, командир, я скажу. Никто из нас трусом не был и не станет никогда. За других не берусь отвечать, а меня уж точно совесть угрызет, что вчерашним боевым товарищам сегодня в спину бить буду. Буду. Да... Не мое это дело... за что да почему. За что – оно всегда найдется, жену иной раз и то бы убил.

Другое дело, что иначе-то ничего не получится уже, и раз на материке наши войной на Степь пошли, то здесь так или иначе, а добрый пожар разгуляется. Вот и все. Теперь главное вот что... кто первый начнет, у того хоть какое-то преимущество будет... Кто первый начнет, больно прорезало темя. Кто... первый... нач... нет... Кто первый...

С момента начала мятежа в столице прошло больше суток. Да, «голуби», да, семафоры и эстафеты...

Степняки знают, с ужасом понял он, и знают давно. Потому что еще позапрошлым летом малый чародей откуда-то с севера показывал во дворце новые забавные умения... кто-то из публики (вызвался сам Демид) сочиняет стихи, а чародей, сидя за две мили в башне, записывает их на бумагу...

Потом чародей за чашей проговорился, что хитрость сия мала есть и обучить такому можно любого, кто имеет способностей хотя бы на зажжение неугасимой лучины. Важно лишь писать именно стихи – они особым образом волнуют эфир...

Месяц назад он будто бы видел этого чародея в свите десятитысячника Парда, боевого жреца Темного Храма, командующего левым крылом... не так...

увидел офицера и решил, что тот весьма похож на давнего знакомца. Даже и мысль не посетила, что это он и есть, ибо чародей, сменивший мантию на мундир

– совершеннейшая нелепость. Однако...

Демид хотел что-то сказать, но не успел... глаза стоящего перед ним Севира вдруг широко распахнулись в смертном изумлении, а сам Демид почувствовал тупые толчки в грудь и в левый бок. Он еще как бы сквозь вуаль успел увидеть своих сотников, застывающих в странных искривленных позах, и поразился, до чего много черных стрел пронзило их... Время текло медленнее, медленнее, останавливалось, свет, и так неяркий, вытекал куда-то, оставляя видимыми одни лишь огоньки за стеклами масляных ламп – красные, как глаза зверей в ночном лесу.

Ночью его дважды пытались прихлопнуть, и оба раза он ускользал чудом, следовало признать честно. Но в этих маневрах он был оттеснен от дороги и к рассвету оказался на какой-то лесной тропе, неизвестно куда ведущей.

Болотьс же славно именно тем, что здесь тропы ведут, как правило, никуда.

Все вымотались. Кони, даже подменные, еле плелись. Ярослав дважды засыпал в седле и падал, его поднимали, с трудом будили... Только Азар, один из всех, блестел в сумерках глазами.

Они с Алексеем уехали чуть вперед.

– Глотни, старший, – протянул он Алексею деревянную баклагу. – Жуткая дрянь, но сил добавляет.

– Что это?

– Жабий мед, – хмыкнул Азар. – Слыхал?

– Не припомню.

– Старухи-азашки варят, а из чего, никто толком не знает. Но варево отменное. Раны затягивает, от сна выручает, с похмелья когда – вообще цены нет... Глотни. Два глотка, не более.

Алексей поднес к лицу черное горлышко, понюхал. Пахло вроде бы и вправду медом, только подгоревшим... Он зажмурился и глотнул. Раз и два. Во рту полыхнуло – и сгорело все. Будто влили расплавленное железо. В темя через носоглотку ударило жуткой вонью. Ну да, конечно... Он выдохнул – и удивился, почему изо рта не валит дым.