— В Харькове.

— А мама?

— А мама в Черкассах.

— Ой-ой-ой, — захлопал в ладошки Петрик. — Папа в Харькове, мама в Черкассах, а я в Киеве. Как хорошо, что мы встретились.

Савва растрогался, обнял взглядом сына и Марию.

— Правда, как хорошо, что мы нашли друг друга.

Потом Мария мыла посуду. А Савва и Петрик играли, лежа на ковре. Они толкали друг к другу маленький автомобиль. Петрик заливисто смеялся, что-то булькало у него в горле.

Мария — сквозь открытую дверь — смотрела на Савву и безмолвно спрашивала: «Что я для тебя? Ты любишь ребенка, ты забыл обо всем на свете. Обо мне прежде всего. Что я для тебя? Друг, близкий друг. Это слова, которые говорят, когда нет настоящей любви. Все произошло так внезапно… Следовало, наверно, еще тридцать раз подумать. Тридцать раз… Когда Савва подходит ко мне, я вся трепещу, а он чмокнет меня в щеку и вспомнит еще о какой-нибудь статье в газете».

Она стояла посреди кухни и так напряженно смотрела на Савву, что тот обернулся и вопросительно взглянул на нее;

— Ты что, Марийка?

Петрик поднял голову и с той же интонацией спросил:

— Ты что, мамуся?

— Ничего, ничего, — поспешно ответила Мария, поправляя локтем волосы, которые лезли в глаза, и снова занялась посудой.

Время тянулось невыносимо долго.

Вечером никак не могло кончиться что-то скучное и тягучее на экране телевизора. Даже Савва потерял терпение, повернул выключатель и скомандовал:

— Петрик, спать!

Петрик, у которого уже слипались глаза, подошел к своей кроватке и сел на маленький стульчик.

— Ма-а, — протянул он.

— Что тебе? — с трудом оторвалась от своих мыслей Мария.

— А постелить?

Мария вскочила.

Постелив малышу, она стала его раздевать. Но делала это так неумело, с такой опаской, что Савва смеялся. Вместе с ним заливался смехом и Петрик. А смущенная Мария краснела все больше. Ей было не до смеха. Она и впрямь боялась, что каким-нибудь неловким движением может повредить эти тоненькие ручки и ножки.

Когда мальчик уже укрылся и сладко зевнул, Савва наклонился над ним и напомнил еще об одном деле.

— Эх ты, забывака!

Петрик, похныкивая, неохотно вылез из-под одеяла и, смешной в своей длинной рубашонке, побежал в уборную. Вернувшись, он сердито проворчал:

— Это не я забывака. Это мама забывака.

Савва захохотал, а Мария закусила губу.

Наконец Петрик уснул.

Мария сидела, опустив руки. После длинного дня она чувствовала себя до предела усталой.

А Савва лежал на диване и читал.

— Хочешь спать? — спросил он, подняв голову.

Мария молча посмотрела ему в глаза.

— Что с тобой, Марийка? — Савва живо поднялся и подошел к ней. — Нездоровится?

Она наклонила голову и, сдерживая дрожь в голосе, медленно сказала:

— Савва, ты не сердись, но я… я не умею ухаживать за ребенком. Я не забыла, я просто не знаю… И не это главное. Я боюсь. Понимаешь, боюсь, что не привыкну к Петрику.

— Ну что ты! Привыкнешь, научишься. Я тоже не умел, а три месяца сам возился с ним, пока мама не взяла. — Он гладил ее по голове, как маленькую. — Потом… Знаешь, что потом? Все образуется, вот увидишь. Появится у нас еще один маленький, и ты пройдешь весь курс, начиная с мокрых пеленок. Все, все будет хорошо, Марийка.

Он поднял ее со стула и крепко обнял.

Пошли будни. Работа, дом, кухня. Времени у Марии оставалось мало, и она только поглядывала иной раз на полку с книгами. Однако легко отрывала взгляд. Книги говорили не только о том, что она в них нашла, но и вызывали в памяти одинокие вечера, когда в тоскливой тишине слышался лишь шелест переворачиваемых страниц. Книжки вернутся, когда жизнь наладится. Теперь самое главное — это обменять квартиру.

Ее и Саввину комнаты они решили обменять на отдельную квартиру. Непременно отдельную. Чтоб никаких соседок, никаких кухонных разговоров. Но пока никто еще не отозвался на их объявление.

На Житомирской, где жила Мария, соседей у нее, собственно, и не было. Там одна только тетя Клава, Клавдия Степановна, не просто соседка, а старая мамина подруга. Когда умерла мать, тетя Клава стала ей еще ближе, совсем родным человеком.

А здесь… Нет, она ничего дурного о своих новых соседях сказать не может. Ничего дурного. Тихо, размеренно, неторопливо живут бывшие учителя, пенсионеры Левченко. Они любезно здороваются с ней, ласкают Петрика и обстоятельно расспрашивают Савву о международном положении. В большой комнате живет семья инженера Томашевского, хмурого человека лет сорока. Его жена, приветливая и спокойная Елена Прокофьевна, служит в каком-то учреждении, а две девочки учатся в школе. Девочки вежливые и не очень шумят.

Нет, ничего дурного нельзя сказать о соседях. Но Мария чувствует, что они, при всей своей доброжелательности, невольно, может быть даже не сознавая этого, присматриваются к новой жене Саввы.

Скорей бы обменять квартиру. Жить отдельно. Чтоб не было ничьих взглядов, даже доброжелательных.

Она попробовала заговорить об этом с Саввой. Не о квартире — это было ежедневной темой, — а именно об этих взглядах соседей. Савва только посмеялся: «Из всего ты делаешь сложную, запутанную проблему. Поверь, никто к тебе не присматривается. Зачем фантазировать? Если кто и бросит на тебя взгляд, то лишь потому, что ты молодая и красивая. Но ты предупреди всех, что я ревнив и всегда ношу при себе кинжал».

Савва смеялся, и Мария не могла на него сердиться. Все на свете он принимал легко и просто. Может быть, так и надо. Но как же ей научиться этому?

Лучше всех чувствовал себя Петрик. Утром он просыпался счастливый, широко открытыми глазами глядя на удивительный мир, суливший ему большой и интересный день. Одевался, пил молоко и с удовольствием шел в детский сад, держа маму за руку.

За десять минут Петрик успевал тысячу раз спросить «почему?» и рассказать тысячу всяких историй.

— Почему у Вовиной собачки черный носик? А где продают живых собак? Мама, купи мне живую собачку. Беленькую! Я буду водить ее на веревочке и научу ловить зайцев. А где бывают живые зайцы? В лесу? Вова пошел раз в лес, а там не зайцы, а медведь. Настоящий! Заревел, схватил собачку и отгрыз ей хвостик. Так и бегает с маленьким хвостиком. Вовин папа говорит…

Петрик спешит, глотает слова, пускает пузыри изо рта. Так и остается неизвестным, что сказал Вовин папа, потому что вчера в детском саду Оля разбила чашку и расплакалась.

— А сегодня у нас будет кукольный театр. Ма-Фодевна сказала: «Принеси пять копеек». Я говорю: «У меня одна копеечка». А Ма-Фодевна говорит: «Возьми у мамы». А Нина говорит: «Дома у меня десять копеек. Я сейчас посчитаю на пальцах». А почему у Нины десять копеек? А Вовина мама купила ему живого братика. Только он смешной и очень голый. Ручками делает так, а ножками вот так. Почему он так делает, мама, а? Вова говорит: «Лучше бы купили живого зайчика в зоопарке!» Мама, когда мы пойдем в зоопарк? А Вовин папа говорит…

И снова остается неизвестным, что говорит Вовин папа.

То, что каждая мать, думая о своем, ловит одним ухом, подчас отвечая впопад и невпопад, Мария слушала напряженно, не переставая удивляться. Боже, какое непостижимое создание — ребенок! Слова и пузыри вылетают изо рта, и все ему надо знать.

Но когда они приближались к детскому саду, Петрик забывал обо всем и его охватывала тревога:

— А ты меня возьмешь? — он поднимал голову и с мольбой смотрел ей в глаза. — Ты меня возьмешь вечером?

— Или я, или папка, — говорила Мария.

— Нет, ты возьми. И никуда не уезжай.

Он обнимал ее на прощанье и снова требовал, чтоб Мария еще раз подтвердила: «Я тебя возьму. Я никуда не уеду».

В детском саду было весело. Но Петрик с нетерпением ждал субботы. В субботу он мог полдня пробыть дома. А после субботы — он знал — приходит воскресенье, когда они гуляют втроем.