— Брат моего отца, а он был стариком, когда в Пешаваре только что выкопали колодец Мекерсона-сахиба, помнил время, когда тут стояли всего два дома.

Он направил лошадей ниже главной дороги, в нижний базар Симлы, — тесный, как крольчатник, поднимающийся из долины вверх к городской ратуше под углом в сорок пять градусов. Человек, знающий здесь все ходы и выходы, может потягаться со всей полицией индийской летней столицы, так хитроумно соединяются тут веранда с верандой, переулок с переулком и нора с норой. Здесь живут те, что обслуживают веселый город, — джампаи и, по ночам таскающие на плечах носилки хорошеньких леди и до рассвета играющие в азартные игры, бакалейщики, продавцы масла, редкостей, топлива; жрецы, воры и государственные служащие-туземцы. Здесь куртизанки обсуждают вопросы, которые считаются глубочайшими тайнами Индийского Совета, и здесь собираются все помощники помощников агентов половины туземных княжеств. Здесь Махбуб Али снял комнату в доме мусульманина, торговца скотом; она запиралась гораздо крепче, чем его лахорская каморка, и, кроме того, оказалась обителью чудес, ибо в сумерках туда вошел юный конюх-мусульманин, а через час оттуда вышел мальчик-евразиец (краска лакхнаусской девушки была наилучшего сорта) в плохо сидящем готовом платье.

— Я говорил с Крейтоном-сахибом, — сообщил Махбуб Али, — и вторично рука дружбы отвела бич бедствия. Он говорит, что раз уж ты проболтался шестьдесят дней на Дороге, то посылать тебя в горную школу слишком поздно.

— Я говорил, что мои каникулы принадлежат мне. Я не желаю поступать во вторую школу. Это одно из моих условий.

— Полковник-сахиб еще не осведомлен об этом договоре. Ты будешь жить в доме Ларгана-сахиба, пока не наступит время возвратиться в Накхлао.

— Мне хотелось бы жить у тебя, Махбуб.

— Ты не понимаешь, какая это честь. Ларган-сахиб сам попросил привести тебя. Поднимись на гору и пройди по дороге до самой вершины, а там на некоторое время забудь, что когда-то встречался или говорил со мной, Махбубом Али, который продает лошадей Крейтону-сахибу, которого ты не знаешь. Запомни это приказание.

Ким кивнул головой.

— Ладно, — промолвил он, — а кто такой Ларган-сахиб? Нет, — он заметил острый, как меч, взгляд Махбуба. — Я, в самом деле, никогда не слыхал его имени. Или он случайно, — Ким понизил голос, — один из нас?

— Кого это «нас», сахиб? — спросил Махбуб Али тем тоном, каким он обращался к европейцам. — Я патхан, ты сахиб и сын сахиба. Ларган-сахиб держит лавку среди прочих европейских лавок. Вся Симла это знает. Спроси вон там... Друг Всего Мира, он тот человек, каждому взмаху ресниц которого надо повиноваться. Люди говорят, что он занимается колдовством, но тебя это не касается. Ступай на гору и спроси. Теперь начинается Большая Игра.

ГЛАВА IX

Сдокс — премудрого Елта сын,
Что Воронов был вождем.
Итсут-медведь взялся смотреть
За ним, чтобы стал он врачом.
Все быстрей, быстрей учился он,
Начал все больше смелеть;
Страшный танец Клу-Клуали плясал,
И смеялся Итсут-медведь.
Орегонская баллада

Ким с радостью принял новый поворот событий. Он опять на некоторое время будет сахибом. С этими мыслями, едва очутившись на широкой дороге под городской ратушей Симлы, он встретил существо, на которое можно было произвести впечатление. Мальчик лет десяти, индус, сидел на корточках под фонарным столбом.

— Где дом мистера Ларгана? — спросил Ким.

— Я не понимаю по-английски, — прозвучал ответ, и Ким перешел на местный язык.

— Сейчас покажу.

Они вместе шли вперед в таинственном сумраке, пронизанном шумами города, лежавшего у подножья горы, и дыханием прохладного ветра, веявшего над увенчанным деодарами Джеко, который, казалось, подпирал звездный купол. Огни освещенных домов были рассыпаны по всем склонам, образуя как бы второй небесный свод. Некоторые из них были неподвижны, другие светились из носилок, в которых беззаботные говорливые англичане отправлялись обедать.

— Здесь, — сказал проводник Кима и остановился на веранде, выходившей на главную дорогу. Двери перед ними не было, — только занавеска из унизанного бусами камыша, через щели которой проникал свет лампы, горевшей внутри.

— Он пришел, — сказал мальчик едва слышно и исчез. Ким догадался, что мальчику приказали подождать его и проводить, но, не подавая вида, раздвинул занавеску. За столом сидел чернобородый человек с зеленым козырьком над глазами; короткими белыми пальцами он, один за одним, брал пузырьки света с лежащего перед ним подноса и, мурлыкая что-то про себя, нанизывал их на блестящую шелковую нитку. Ким почувствовал, что за кругом света в комнате лежит множество вещей, пахнущих как храмы всего Востока. Едва ощутимый аромат мускуса, легкое благоухание сандалового дерева и тошнотворный запах жасминного масла наполнили его широкие ноздри.

— Я здесь, — вымолвил, наконец, Ким на местном языке. Запахи заставили его забыть, что он должен вести себя как сахиб.

— Семьдесят девять, восемьдесят, восемьдесят один, — считал себе под нос человек, так быстро нанизывая жемчужину за жемчужиной, что Ким едва успевал следить за его пальцами. Он приподнял зеленый козырек и целых полминуты пристально смотрел на Кима. Зрачки его то расширялись, то суживались до размеров булавочного острия, как бы повинуясь его воле. У Таксалийских ворот был факир, обладавший таким даром, и он зарабатывал на этом, особенно когда ругал глупых женщин. Ким с интересом уставился на незнакомца. Его малоуважаемый приятель-факир помимо этого мог еще поводить ушами, пожалуй, не хуже козы. Ким был разочарован, что незнакомец этого делать не умел.

— Не бойся, — внезапно произнес мистер Ларган.

— Чего мне бояться?

— Сегодня ты будешь ночевать здесь и останешься у меня, пока не настанет время возвращаться в Накхлао. Так приказано.

— Так приказано, — повторил Ким. — Но где же я буду спать?

— Здесь, в этой комнате. — Ларган-сахиб махнул рукой назад, в темноту.

— Пусть так, — спокойно промолвил Ким. — Сейчас ложиться?

Тот кивнул и поднял лампу над головой.

Когда свет озарил комнату, на фоне стены выступила целая коллекция тибетских масок для цама, висевших над халатами, расшитыми изображениями демонов и служащими для этих жутких представлений; тут были рогатые маски, грозные маски и маски, выражавшие бессмысленный ужас. Из одного угла японский воин в кольчуге и шлеме с перьями грозил Киму алебардой, а десяток копий, кханд и катаров отражали неверный свет. Но Ким не столько заинтересовался этими вещами — он видел маски для цама в Лахорском музее, — сколько мальчиком-индусом с мягкими глазами, который покинул его на пороге, а теперь с легкой улыбкой на ярко-красных губах сидел, скрестив ноги, под столом, где лежали жемчуга.

«Я думаю, что Ларган-сахиб хочет попугать меня», — подумал Ким. — И я уверен, что это дьявольское отродье под столом хочет видеть меня испуганным. Он сказал вслух:

— Это место похоже на Дом Чудес. Где моя постель?

Ларган-сахиб показал на туземное стеганое одеяло, лежавшее в углу под отвратительными масками, и, забрав лампу, ушел, погрузив комнату в полный мрак.

— Это был Ларган-сахиб? — спросил Ким, завертываясь в одеяло. Ответа не последовало. Однако он слышал дыхание мальчика-индуса и, ориентируясь на этот звук, пополз по полу и ударил кулаком в темноту, крича:

— Отвечай, дьявол! Разве можно так обманывать сахиба? — Ему показалось, что во мраке прозвучал тихий смех. Но мягкий телом товарищ его не мог смеяться, ибо он плакал. Тогда Ким возвысил голос и громко позвал:

— Ларган-сахиб! О, Ларган-сахиб! Разве слуге твоему приказано не говорить со мной?