— Святейший, мне понятен твой гнев, и я с радостью принял бы справедливую кару, если бы совершил то преступление, в котором ты меня обвинил. Император мертв, это правда… он был подло убит, но не мною! Я не запятнал рук своих кровью дяди…

Патриарх, ошеломленный такой наглостью, сдвинул брови. В глазах его сверкнула молния, и голос задрожал от ярости.

— И ты смеешь это отрицать?! Разве не ты с торжеством показывал солдатам окровавленную голову законного государя?

— Неужели ты больше веришь россказням пьяной солдатни, чем мне? Да, я поднял голову моего несчастного государя, но лишь для того, чтобы показать всем, что он действительно мертв. Как ты можешь обвинять меня в его убийстве, если я со всех ног бежал, чтобы помочь ему? Единственное мое преступление состоит в том, что я опоздал. Вся спальня была уже залита кровью…

Лицо Полуэкта исказилось гримасой отвращения. Он опустил руку, внезапно ощутив бессилие и усталость. Ему стало ясно, что он и на сей раз проиграл: подобно своей жертве, этот человек сумеет найти свидетелей, которые поклянутся на Евангелии, что он говорит чистейшую правду… Бороться с подобными людьми было бессмысленно. Но патриарх все же решил предпринять последнюю попытку.

— Быть может, ты не лжешь, и я готов тебе поверить, если ты докажешь чистоту своих намерений. Ты оплакиваешь смерть дяди? Значит, ты должен отомстить за него. Отдай преступников в руки палача и изгони из дворца коронованную шлюху, которая открыла дверь убийцам собственного мужа! Лишь тогда врата Церкви раскроются перед тобой. Лишь тогда получишь ты корону…

Слова старика вызвали оглушительную овацию. Пришедшая в неистовство толпа горячо поддерживала его. Слышались громкие крики:

— Смерть убийцам! Теофанию в монастырь!

И вновь Цимисес, уже считавший, что опасность миновала, побледнел от страха. Он понял, что должен уступить, иначе ничто не спасет его от этого разъяренного простонародья. Полуэкт, воспрянув духом, ждал ответа. Впервые ему удалось одержать победу — пусть даже и неполную. Он бросил взгляд на коленопреклоненного человека, у которого внезапно поникли плечи, словно роскошное одеяние оказалось для него непосильной тяжестью. Что ж, если ему так нужен императорский пурпур, он за него заплатит!

— Ты подчинишься? — сурово вопросил патриарх.

— Подчинюсь! — воскликнул Иоанн, отбросив все колебания. — Убийцы будут казнены, а Теофания отправится в обитель на вечное заточение.

Он вернулся в Священный дворец под восторженные приветствия толпы. На следующий день его сообщников повели на плаху, а в роскошные покои Теофании ворвалась группа солдат. Несчастная вопила от ужаса и ярости, но никто не слушал ее. Согласно приказу императора, бывшую базилиссу отвезли в монастырь на острове Проти…

Облаченная в грубое монашеское одеяние, с обритой головой, Теофания задыхалась от негодования в суровых стенах своей обители. Не будь так велика в ней жажда жизни, она, наверное, размозжила бы себе голову о каменные стены. Как могла она совершить подобную глупость — предать любившего ее Никифора и предпочесть этого жестокосердого Иоанна, который отказался от нее ради короны? А ведь она пылала к нему страстью, и готова была всем пожертвовать во имя своей любви…

Византийская сирена ничего не понимала и не желала смириться с поражением. У нее не укладывалось в голове, что мужчина оказался способен променять ее красоту на трон… В конце концов она решила, что Иоанн отверг ее только потому, что испугался, но если бы им удалось увидеться вновь, все переменилось бы. А значит, они должны встретиться. Тогда она обретет прежнюю власть над ним — в этом у нее не было сомнений.

Теофании было всего двадцать девять лет, и красота ее достигла полного расцвета — даже обритая голова ничего не могла изменить. Ни у кого не было такого роскошного тела и столь нежной, бархатной кожи. Опальная императрица сказала себе, что если Иоанн увидит ее хотя бы раз, он не устоит. Мысль о бегстве из монастыря пришла ей в голову сразу, и она все больше укреплялась в своей решимости…

Так прошло несколько месяцев. Теофания обдумывала план побега и с жадностью следила за тем, как отрастают волосы. Наконец все было готово, и в одну тихую летнюю ночь она спустилась по веревке со стены монастыря. Ей удалось подкупить рыбака, который согласился отвезти ее в Константинополь за несколько золотых монет. Когда она ступила на мостовую бывшей своей столицы, ей показалось, что победа близка. Она знала, как можно пробраться во дворец, не привлекая к себе внимания. Надо было только дождаться темноты…

К несчастью, блистательная красота сослужила Теофании плохую службу. Ее мгновенно узнали, и в погоню за ней бросилась разъяренная толпа. Не помня себя от ужаса, бывшая императрица побежала к собору Святой Софии. Церковь была обязана предоставлять убежище любому.

Полуэкту пришлось открыть двери перед женщиной, которую он искренне ненавидел. На святость этого места никто не осмелился бы посягнуть, и Теофания была здесь в полной безопасности.

— Мне необходимо увидеться с императором, — заявила она. — Я согласна сделать это в твоем присутствии и даже не покидая собора, если ты так хочешь. Мне нужно сообщить ему нечто очень важное.

Разумеется, Полуэкт ей не поверил, но отказать в подобной просьбе не мог. Он передал слова Теофании новому министру Василию, а тот известил императора.

— Она говорит, что должна увидеться с тобой по очень важному делу. Как мне поступить? Выманить ее из убежища и отправить обратно в монастырь?

Иоанн с улыбкой пожал плечами.

— Посмотрим, что ей нужно от нас. Мы всегда успеем отправить ее на остров Проти или в другое место. Ее можно больше не опасаться!

Император был абсолютно спокоен, поскольку в его переменчивом сердце успела воцариться некая прекрасная рабыня и Теофания стала для него всего лишь воспоминанием…

Бывшая базилисса едва не лишилась чувств от бешенства, когда ее доставили во дворец. Иоанн принимал ее как обыкновенную подданную: в полном императорском облачении и с высоты трона.

— Что тебе нужно? — холодно спросил он. — Говори быстрее и уходи! Для тебя здесь больше нет места.

Теофания на мгновение онемела. Какая невероятная наглость со стороны человека, которого она собственными руками возвела на престол! Однако не в ее характере было отступать, и она разразилась проклятиями, припомнив Иоанну все — клятвопреступление, убийство, трусость.

— Это я, я сделала тебя императором! Быть может, патриарх поверил твоей лжи, но я-то знаю, что ты убийца! Ты собственноручно отрубил голову моему супругу…

Теофания вопила, словно обезумев от ярости. На нее набросились, чтобы заткнуть ей рот, но гнев, казалось, удесятерил ее силы. Она схватила министра Василия за горло и неминуемо задушила бы, если бы ее не оттащили за волосы. С пеной на губах Теофания билась в руках стражников. Под усиленной охраной ее привезли в порт, и вскоре в открытое море вышел корабль с бывшей императрицей на борту.

Никто так никогда и не узнал, в каком монастыре ей суждено было провести долгие годы жизни. Но в Константинополь она все-таки вернулась. Иоанн умер, и на престол вступил ее сын от первого брака. Священный дворец вновь открылся для нее, и Теофания могла наслаждаться прежней роскошью. К несчастью, от ее прославленной красоты ничего не осталось — теперь это была никому не нужная старуха. Ослепительная Теофания, из-за которой пролилось столько крови и слез, скончалась в полной безвестности — неизвестна даже точная дата ее смерти. Она исчезла, как дурной сон…

Большой зал Ангулемского дворца радовал взор своим праздничным убранством. На каменных плитах пола были рассыпаны свежие цветы и благоуханные травы, а стены увешаны цветистыми коврами. От множества горевших факелов было так жарко, что пришлось распахнуть окна. Стоял дивный майский вечер, пышно разодетые гости толпились вокруг столов, уставленных разнообразной снедью. Все предвкушали пиршество, достойное Пантагрюэля.