Он резко повернул голову на север, обратив лицо в сторону кладбищенской ограды, и посмотрел за нее.

— Когда? Когда ты исповедовался? — допытывался я, удивляясь самому себе.

Его лицо неподвижно, как у загипнотизированного, было обращено на север, и это заставило меня подскочить и начать карабкаться вверх, нащупывая ногами колышки и опираясь на них.

— Что ты делаешь? — закричал Иисус. — Это мое место!

— Теперь уже нет, так, так и вот так!

Я повис, раскачиваясь, прямо за его спиной, так что ему пришлось обернуться, чтобы прокричать:

— Слезай!

— Когда ты исповедовался, Иисус?

Он уставился на меня, но взгляд его упрямо соскальзывал в сторону севера. Я тоже быстро перевел взгляд и посмотрел туда, вдоль поперечной балки креста, достаточно длинной, чтобы пригвоздить и ладонь, и запястье, и всю руку.

— Господи, вот! — сказал я.

Ибо там, словно на линии ружейного прицела, была видна стена и то место на этой стене, где висела кукла из воска и папье-маше, а еще дальше, за лужайкой с надгробиями, виднелся фасад и распахнутые в ожидании двери церкви Святого Себастьяна!

— Точно! — выдохнул я. — Спасибо, Иисус.

— Слезай!

— Уже слезаю.

Я отвел взгляд от стены, но не раньше чем увидел, как Иисус снова обращает лицо в сторону страны мертвых и церкви.

Я спустился.

— Куда ты собрался?! — прокричал Иисус.

— Туда, куда должен был отправиться еще несколько дней назад…

— Безмозглый тупица. Держись подальше от этой Церкви! Опасное место.

— Церковь — опасное место?

Я остановился и поглядел наверх.

— Нет, не церковь! Но она стоит на том конце кладбища и поздно ночью поджидает всяких тупых олухов, которые заскочат в нее!

— И он туда заскакивает, верно?

— Он?

— Черт! — Меня пробила дрожь. — По ночам, прежде чем идти на кладбище, он сперва заходит исповедоваться, так?

— Будь ты проклят! — взвизгнул Иисус. — Все, теперь тебе конец!

Он закрыл глаза, что-то проворчал и начал в последний раз устраиваться на темном столбе среди сумерек и надвигающейся ночной темноты.

— Давай продолжай! Ты хочешь ужаса? Ты хочешь испытать страх? Иди послушай настоящую исповедь. Спрячься, и, когда он придет ночью — о, глухой, глухой ночью, — ты услышишь его, твоя душа содрогнется, сгорит и умрет!

От этих слов мои руки так сильно вцепились в крест, что занозы жалами впились в ладони.

— Иисус, тебе ведь известно все, верно? Расскажи мне, во имя Господа Иисуса Христа, Иисус, расскажи мне, пока не поздно. Ты знаешь, почему это тело повесили на стену, а может, это сделал Человек-чудовище, чтобы всех напугать, и кто такой этот Человек-чудовище? Скажи. Скажи.

— Бедное, невинное дитя, несчастный сукин сын. Боже мой, сынок. — Иисус посмотрел на меня сверху. — Ты умрешь и даже не узнаешь за что.

Он развел руки, протянув одну на север, другую на юг, и обхватил поперечную балку креста, словно собираясь взлететь. Но вместо этого к моим ногам упала пустая бутылка и разбилась.

— Бедный, милый мой сукин сын, — прошептал он Небесам.

Я отпустил крест и спрыгнул. Когда мои ноги коснулись земли, я в последний раз устало позвал:

— Иисус!

— Убирайся в ад, — грустно сказал он. — Потому что я не знаю, где Небеса…

Невдалеке послышался шум машин и голоса.

— Беги, — прошептал Иисус из поднебесья.

Но бежать я не мог. Я просто побрел прочь.

У собора Парижской Богоматери я встретил выходящего оттуда Дока Филипса. Он тащил пластиковый мешок и смахивал на одного из тех, кто бродит по паркам и скверам, собирая мусор острой палкой в мешок, чтобы сжечь. Он изумленно посмотрел на меня, когда я занес ногу на ступеньку, словно желая попасть на мессу.

— Так-так, — сказал он несколько поспешно и с наигранным воодушевлением. — Вот он, наш кудесник, который учит Христа ходить по воде и возвращает Иуду Искариота в ряды преступников!

— Это не я, — возразил я. — Это четверо апостолов. Я лишь иду по следам их сандалий.

— Что ты здесь делаешь? — напрямик спросил он, быстро оглядывая меня с ног до головы и нервно теребя пальцами мусорный мешок.

Я почувствовал запах ладана и одеколона Дока.

И решил идти напролом.

— Закат. Лучшее время для прогулки. Боже, как мне нравится это место. Я даже подумываю приобрести его однажды. Не беспокойтесь. Я позволю вам остаться. Когда все это будет мое, я снесу все офисы и сделаю все это по-настоящему живой историей. Пусть Мэнни работает на Десятой авеню, в Нью-Йорке, вон там! А Фрица поселим здесь, в Берлине. Я буду в Гринтауне. А Рой? Если он когда-нибудь вернется, дурачок, вон там построим ему ферму для динозавров. Я бы распутничал. Вместо сорока фильмов в год снимал бы двенадцать, зато шедевров! Я сделал бы Мэгги Ботуин вице-президентом киностудии, она просто блеск, и вытащил бы Луиса Майера с пенсии. И…

Тут я выдохся.

Док Филипс стоял, открыв рот, словно я протягивал ему тикающую бомбу.

— Никто не возражает, если я войду в собор? Мне хочется забраться наверх и представить, будто я Квазимодо. Здесь безопасно?

— Нет! — чересчур поспешно вскричал доктор, обходя меня кругом, как пес обходит пожарный гидрант. — Опасно. Мы проводим ремонт. Думаем вообще снести эту штуковину.

Он повернулся и направился прочь.

— Дураки. Вы дураки! — крикнул он и исчез в двери собора.

Секунд десять я стоял и смотрел на открытую дверь, затем мурашки побежали у меня по коже.

Ибо из собора донеслось какое-то ворчание, затем стон, а потом что-то похожее на провод или веревку защелкало о стену.

— Док?!

Я подошел к входной двери, но ничего не разглядел.

— Док?

Где-то в вышине собора промелькнула тень — как будто огромный мешок с песком затаскивали наверх, во мрак.

Я вспомнил, как тело Роя раскачивалось под потолком павильона 13.

— Док!

Но доктора и след простыл.

Я вглядывался в темноту, стараясь рассмотреть то, что напоминало подошвы его ботинок, уплывавших все выше и выше.

— Док!

И тут случилось.

Что-то ударилось о пол собора.

Одинокая черная туфля.

— Боже! — вскрикнул я.

Я отступил назад и увидел, как длинная тень унеслась под крышу собора.

— Док? — проговорил я.

— Держи!

Крамли бросил десятидолларовую бумажку моему таксисту, тот довольно хмыкнул и уехал.

— Прямо как в кино! — сказал Крамли. — Парни швыряют деньги таксисту и не берут сдачу. Скажи спасибо.

— Спасибо!

— Боже! — Крамли внимательно посмотрел на мое лицо. — Выпей. Выпей это.

Крамли протянул мне пиво.

Я выпил и рассказал Крамли про собор, про Дока Филипса, про то, как я услышал что-то вроде крика, и про тень, скользящую вверх, во тьму. И еще про одинокую черную туфлю, упавшую на пыльный пол собора.

— Я видел. Но кто может это подтвердить? — закончил я. — Киностудия закрывается наглухо. Я думал, Док Филипс — злодей. Наверное, его убил какой-то другой злодей. Но трупа нет. Бедный доктор. Что я говорю? Ведь я даже не испытывал к нему приязни!

— Христос всемогущий, — сказал Крамли, — ты приносишь мне кроссворд из «Нью-Йорк таймс», хотя прекрасно знаешь, что мне по зубам только головоломки из «Дейли ньюс». Ты таскаешь мертвецов через мой дом по поводу и без повода, как кот, гордый своей добычей. Любой адвокат вышвырнул бы тебя в окно. Любой судья размозжил бы тебе голову своим молотком. Психиатры отказали бы тебе в привилегии лечиться электрошоком. Ты мог бы гонять на автомобиле по Голливудскому бульвару, делая отвлекающие маневры, и никто не арестует тебя за загрязнение окружающей среды.

— Ага, — ответил я, погружаясь в депрессию.

Зазвонил телефон. Крамли передал мне трубку. Я услышал голос:

— Его ищут повсюду, его ищут везде, ищут негодника по всей земле. В раю его нет, в аду его нет?..