Креб распахнул накидку, обнажив свое кособокое, перекореженное, иссохшее тело и вытянул вперед обрубок руки, который обычно скрывал.

– Бран, перед тобой тот, кого Эйла не считала калекой. Тот, в ком она видела человека. Тот, кого она любила. Взгляни на меня, брат. Мне было даровано право жить. Неужели сын Эйлы не имеет этого права?

Предрассветная мгла еще не рассеялась, когда люди Клана начали собираться на площадке перед пещерой. Капли утренней росы блестели на камнях и на листьях деревьев, крошечными бусинками сверкали в волосах и бородах людей. Ложбины тонули в тумане, и лишь горный хребет на востоке смутно темнел в белесой дымке.

Эйла лежала на своей подстилке, безучастно наблюдая, как Иза и Уба суетятся вокруг очага. Ребенок спал рядом с ней, сладко почмокивая губами. Эйла всю ночь не сомкнула глаз. Радость встречи с Изой быстро померкла, сменившись гнетущей тоской. Весь минувший день, томительный и бесконечно долгий, женщины у очага Креба почти не разговаривали, только обменивались взглядами, полными тревоги.

Этой ночью Креб не вернулся к своему очагу. Эйла видела, как он вышел из святилища, чтобы присоединиться к мужчинам, которых собрал Бран. Заметив ее, он торопливо отвернулся, но она успела поймать на себе полный любви и жалости взор. Вскоре после окончания совета Креб опять поспешил в прибежище духов. Эйла с Изой обменялись понимающими взглядами, и сердца у обеих сжались. Бран принял решение, догадались они. Креб должен подготовиться к тому, что предстоит завтра.

Иза принесла молодой матери чай в костяной чашке, из которой Эйла пила в течение всей своей жизни в Клане, и опустилась на землю рядом. Уба тоже подошла поближе. Им нечего было сказать Эйле в утешение. Все, что они могли, – оставаться с ней до конца.

– Все уже собрались. Нам тоже пора, – наконец подала знак Иза, забирая у Эйлы чашку, которую та даже не пригубила.

Эйла кивнула, поднялась, привязала сына. Глаза ее блестели от слез, когда она взглянула на Изу и Убу. С коротким вскриком отчаяния она простерла к ним руки. Все трое на мгновение прижались друг к другу и, терзаемые тяжелыми предчувствиями, направились к выходу.

Эйла шла, уставившись в землю, покрытую отпечатками босых ног и ног в обуви из шкур. Вдруг она с ужасом припомнила, что все это уже было: два года назад она, не поднимая глаз, плелась вслед за Кребом, чтобы услышать слова смертельного проклятия. «На этот раз меня проклянут навечно, – с отчаянием подумала она. – Наверное, я обречена на проклятие с рождения. Иначе почему мне предстоит пройти через это во второй раз? Но теперь я с готовностью расстанусь с жизнью. Я знаю растение, которое заставит меня и сына уснуть и больше не проснуться в этом мире. Мы вместе отправимся в мир духов».

Она приблизилась к Брану и опустилась на землю у его ног, уставившись на знакомую пыльную обувь. «Светает, – заметила Эйла про себя. – Скоро поднимется солнце. Брану надо спешить». В это мгновение она почувствовала, как он коснулся ее плеча, вскинула голову и взглянула в его непреклонное бородатое лицо. Вождь безотлагательно приступил к делу.

– Эта женщина злонамеренно пренебрегла законами Клана и должна быть наказана, – сурово произнес он. Эйла безропотно кивнула. – Эйла, женщина Клана, отныне ты проклята. Никто не увидит и не услышит тебя. Как того требует женское изгнание, ты скроешься от людей. Пока луна не совершит полный круг, тебе возбраняется выходить за пределы очага Мог-ура.

Эйла глазам своим не верила. Женское изгнание вместо смертельного проклятия! Люди не отвергнут ее, не прогонят прочь. Ей всего лишь предстоит пожить в уединении у очага Креба. Разве это беда, что в течение одного лунного круга ее не будут замечать? Ведь с ней останутся Иза, Уба и Креб. Потом она вернется к людям, как всякая другая женщина. Но вождь еще не закончил:

– В наказание за дерзость и своеволие тебе отныне возбраняется не только охотиться, но даже упоминать об охоте. Запрет этот не будет снят, пока Клан не возвратится с Великого Сходбища. До тех пор пока листья не опадут с деревьев, тебе возбраняется без крайней необходимости уходить далеко от жилища Клана. Каждый раз, отправляясь за целебными травами, ты должна сообщить мне, куда уходишь, и вернуться без задержки. И ты покажешь мне горную пещеру, в которой скрывалась.

– Да, да, конечно. Я сделаю все, что требует вождь, – с готовностью закивала Эйла. Счастье переполняло ее. Но вождь заговорил вновь, и слова его словно пронзили Эйлу ледяной иглой. Восторг ее мгновенно улетучился, сменившись холодной безысходностью.

– У тебя есть увечный сын. Он и был причиной твоего непокорства. Запомни, ты не должна заставлять мужчину, тем более вождя, поступать против воли. Всем женщинам не следует делать этого, – изрек Бран и подал знак, смысл которого был непонятен испуганной женщине.

Эйла, в тоске прижимая к себе сына, взглянула туда, куда смотрел вождь. «Я не отдам им своего ребенка, не отдам», – твердила она про себя. Из пещеры, прихрамывая, вышел Мог-ур. Вдруг он распахнул свою медвежью накидку, и она увидела расписанный охрой плетеный сосуд, который Мог-ур прижимал к себе искалеченной рукой. Эйла поняла, что это означает, и, зардевшись от радости, устремила на Брана недоверчивый вопросительный взгляд. Она все еще сомневалась, что это правда.

– Женщины могут лишь просить мужчин, – завершил свою речь вождь. – Мог-ур ждет, Эйла. Отныне твой сын принадлежит Клану, и он должен обрести имя.

Эйла вскочила, бросилась к шаману, опустилась у его ног, торопливо развернула ребенка и протянула ему. Мальчик, пригревшийся у материнской груди, пронзительно завопил, оказавшись на холодном утреннем воздухе. Крик его был встречен первыми лучами солнца, блеснувшего сквозь дымку над горной грядой.

Имя! Об этом она не смела и мечтать. У нее не было времени гадать, какое имя Креб изберет для ее сына. Мог-ур совершил несколько ритуальных жестов, призывая себе в помощь духов-покровителей, потом опустил руку в сосуд и зачерпнул красной краски.

– Дарк, – во всеуслышание объявил он, перекрывая своим голосом вопли замерзшего и голодного ребенка. – Этот мальчик нарекается именем Дарк.

Мог-ур провел по лицу ребенка красную линию – от места соединения надбровных дуг до кончика крошечного носика. Свершив это, он вручил ребенка оторопевшей от радости матери.

– Дарк, – повторила Эйла, прижимая сына к груди и согревая его своим теплом. «Как герой древнего сказания. Креб вспомнил, что это моя любимая история», – с благодарностью подумала она.

Многие люди в Клане были удивлены, что Креб дал ребенку столь редкое имя. Хотя для мальчика, чья жизнь с рождения висела на волоске, извлеченное из глубин древности имя безрассудного смельчака, возможно, было самым подходящим.

– Дарк, – веско произнес Бран, словно закрепляя это имя за ребенком.

Эйла с признательностью взглянула на вождя, и ей показалось, она различила проблеск нежности на его суровом лице. Вдруг все вокруг расплылось. Напрасно Эйла пыталась сдержать слезы – ей пришлось низко опустить голову, чтобы скрыть их от окружающих. «Неужели это не сон? – вертелось у нее в голове. – Мой ребенок будет жить! Он обрел имя. Бран принял тебя в Клан, мой сын. Но может, я сама себе вообразила все это? – Она вспомнила причудливый серный колчедан, который нашла на горном лугу. – Да, то было знамение, теперь это ясно. Великий Пещерный Лев, ты вновь послал мне знамение». Из всех талисманов, хранящихся в заветном кожаном мешочке, необычный камень обрел для нее наибольшую ценность.

– Дарк, – услышала Эйла голос Изы и подняла голову. Глаза целительницы были сухи, но лицо ее сияло.

– Дарк, – вслух повторила Уба и добавила жестами: – Я так рада, так рада!

– Дарк. – На этот раз имя прозвучало презрительно. Эйла увидела, как над ней мелькнуло злобное лицо Бруда.

Внезапно она припомнила свою невероятную догадку о том, что ребенка внутри женщины зачинает мужская плоть. Неужели рождением сына она обязана Бруду? Мысль эта заставила Эйлу вздрогнуть. Она была слишком поглощена собственными переживаниями и не заметила ничего, что произошло между вождем и его преемником. Молодого охотника так и подмывало восстать против принятия в Клан увечного сына ненавистной ему женщины. Лишь суровый приказ вождя пресек его вспышку. С напряженной спиной и сжатыми кулаками Бруд удалился.