– Что же именно, мой дорогой Тафардель?

– Я ещё не решил. Но у меня есть на примете две-три реформы…

Пьешю остановил его по-дружески доброжелательно, но твёрдо:

– Мой дорогой Тафардель, с реформами покончено. Во всяком случае, для нас. В своё время боролись мы, после нас будут бороться другие. Нужно дать людям возможность переварить прогресс. Хотя существующий порядок и далёк от совершенства, но и при нём существует много хорошего. Так что прежде, чем ниспровергать, нужно как следует подумать…

Широким жестом сенатор указал на близлежащие холмы, озарённые прощальными лучами солнца.

– Обратите внимание, – серьёзно сказал он, – на пример, который подаёт нам природа. Какие спокойные вечера наступают после дневного зноя. Так и мы с вами, мой дорогой друг, подходим к вечеру нашей жизни. Не будем же суетиться и омрачать закат нашего бурного существования.

Но Тафардель не унимался:

– И всё-таки, господин Пьешю…

Бартелеми Пьешю не дал ему закончить:

– Ах да, одну реформу я знаю…

Он взял своего наперсника за отворот пиджака в том месте, где лиловело широкое пятно «Академических пальм».

– Из этой ленточки, – лукаво сказал он, – мы скоро сделаем розетку. Что вы думаете об этой реформе?

– О, господин Пьешю!.. – пролепетал трепещущий Тафардель. Затем учитель машинально взглянул на красную ленту, украшающую петлицу Бартелеми Пьешю. Сенатор перехватил его взгляд.

– А почему бы и нет? – проговорил он.