Старуха фыркнула.

– Слову вора, – буркнула она, не отрываясь от штопки.

В помещении вдруг прекратили дышать. Я больше ощутил, чем увидел, как взоры всех, кроме Тобина, метнулись сначала к старухе, а после снова ко мне.

Я медленно вздохнул и выдавил улыбку:

– Почти такому же лживому, как актерское?

Уголок ее рта дрогнул в легчайшей улыбке.

Собравшиеся расслабились.

– Значит, по рукам! – объявил Тобин. – В обмен на помощь и поддержку славный Щипач добудет наше добро не позднее седьмого дня.

Он простер руки и помог мне подняться. От резкого движения я немного поплыл, но не стал противиться. Когда я утвердился на ногах, он облапил меня другой рукой – спасибо, не тронул раны – и привлек ближе.

– Но помни, вор, – шепнул он мне на ухо, едва шевеля улыбчивыми губами. – Я доверил тебе благополучие труппы. Не сумеешь – мне по сараю, я добуду рукописи иначе, если понадобится. Но если ты подвергнешь моих людей опасности или скажешь Петиру, кто тебя послал, то я постараюсь, чтобы ты поплатился. Пусть мы братья, но у меня есть родня поближе, и у них тоже найдутся длинные ножи.

– Иного я и не ждал. – Я улыбнулся, обняв его в ответ. – Даже не было в мыслях.

Я простился с Тобином и его людьми в трех кварталах от городских стен на площади Шестнадцати Ангелов.

Верный слову, руководитель труппы беспрепятственно провел меня не только через городские ворота, но и по Мутным Водам и Нижней Гавани. Я так и не проникся необходимостью высветлить волосы золой и превратить мою эспаньолку в полноценную бороду при помощи овечьей шерсти и клея, не говоря о ходулях, которые называют «сапогами великана» и дополняются длинными портками и фальшивыми ступнями, – но был не в том положении, чтобы спорить. К тому же Тобин справедливо указал, что люди Петира будут искать чернявого коротышку с хитрыми глазами и бородкой, а вовсе не старика с негнущимися коленями, который откровенно нуждается в помощи при ходьбе. Будьте спокойны – участие в параде актеров, растянувшихся на полквартала вперед и распевавших и выделывавшихся по ходу, нисколько не задело моего самолюбия, когда речь пошла об отводе глаз от моей особы.

Не скрою, мне пришлось нелегко. Спроси меня на полпути, стоила ли игра свеч, и я бы ответил, что предпочел бы пробиваться с боем через Мутные Воды и половину Нижней Гавани, чем сделать еще один шаг в этих проклятых колодках. Но зато теперь я стоял на земле в родных сапогах, смыв грим в ближайшем фонтане. По-моему, жертвы себя оправдали.

Однако при наличии выбора я все же выбрал бы бой.

– Об уговоре не забудешь? – спросил вожак, когда я убрал с лица мокрые волосы.

Поверх его плеча я глянул на небольшой отряд Крушаков, отиравшихся в тени здания; красные кушаки выдавали в них городскую стражу. Они были слишком далеко, чтобы услышать, но достаточно близко, чтобы причинить неприятности, если Тобин вздумает устроить скандал.

– Получишь ты свои пьесы, – заверил я. – Не волнуйся.

Тобин приуныл. Было ясно, что теперь он жалел о решении провести меня в Илдрекку. Журавль в небе против синицы в руке, и так далее.

– Да, конечно, – ответил он, – но я все-таки…

Я перестал выжимать волосы и подступил к нему. Даже изобразил улыбку. Это далось непросто, так как он усомнился в моем слове. Дважды.

– Не парься, Лицедей. Я выполняю обещания.

Тобин перевел взгляд с моего рта на глаза. Увиденное его не утешило.

– Да, будем надеяться, что это так.

Я кивнул ему напоследок, вернул лоскутный плащ, которым меня укрыли, чтобы спрятать оба клинка, и удалился.

На ходу я вытягивал шею и радовался тому, что снова видел стены Илдрекки изнутри. Они нависали, вырастая из тени в солнечный свет, а темный кирпич и бежевый камень с рассветом делались красными и кремовыми. Поверх стены вдалеке что-то сверкнуло – острие копья, шлем или доспехи, не разобрать; стену обходили дозором. Я прикинул, видно ли меня оттуда, или я выгляжу неразличимым пятнышком. Наверно, чем-то средним, насколько можно было судить по шкурам освежеванных преступников, набитым сеном и повешенным под парапетом. Сегодня их было четыре. Две недавних, судя по кружившим воронам.

Я опустил глаза и отвернулся. Трупы служили наглядным уроком возмездия за несоблюдение имперских законов, но мне они всегда представлялись напоминанием о цене беспечности. В этом городе она оборачивалась смертью или поимкой, и я не утруждал себя мыслями о чем-то другом.

Не это ли произошло в Баррабе? Не потерял ли я бдительности? Я так не считал, но опять же – спохватываешься, когда уже поздно. А Щур, безусловно, застал меня врасплох, так что не исключено…

Это было очередной встречей, еще одним заходом ко мне с целью умаслить авторитетных повелителей Круга. Еще одним медленным танцем слов и угроз. Будучи новоиспеченным Серым Принцем, я представлял собой неведомую потенциальную угрозу – вдвойне, ибо никто, даже сам я, не ждал моего возвышения. Но стоит убить легенду вроде Тени, дотла спалить кордон, остановить войну и надуть империю, как улица начинает видеть в тебе человека, который знает, что делает. Тебя называют Принцем. А кто поспорит с улицей? Только не я. Не Нос, которому повезло достигнуть высот. И не другие, как мне казалось, Принцы – во всяком случае, не сразу и не напрямик.

Желание оспаривать глас улиц Илдрекки проходит с опытом. Это относится к членам Круга, вдобавок не лишенным ума.

А Щур был умен. Умнее, чем я считал. В отличие от горстки других Серых Принцев, с которыми я познакомился, он предпочел не выглядеть напыщенным индюком, не нацепил маску ментора, не попытался предостеречь меня от представителей моего нового круга. Он просто предложил поговорить о делах как контрабандист с контрабандистом. И я пошел, приняв во внимание его связи не только в южной трети империи, но и в далеких королевствах. Не без опаски, разумеется, но пошел. Мне были нужны эти связи, нужна эта сеть. Без денег организацию не создашь, а ради них мне предстояло толкать не только то, что я умел, – священные реликвии.

Щур, безусловно, все это знал. Но ведал и большее: ему было известно, как ко мне подступиться. Потому что Щуру, как и мне, повезло.

Дело было в том, что Щур нашел меч. Меч Дегана.

Я хорошо запомнил шок, который испытал, как только Щур воздел почерневший клинок. Когда я видел этот меч в последний раз, Деган швырнул его в огонь, охвативший здание, – отправил на погребальный костер моих ошибок заодно с нашей дружбой. Ради меня он рискнул всем, во что верил и чем являлся, а я отплатил ему предательством. Казалось правильным оставить меч на месте: кто я такой, чтобы дотрагиваться до символа Дегановых потерь?

И вот он мало что в чужих руках – у Щура! И тот угрожает им мне? С намеком на то, что я был не один, когда умер Тень? Что я подрядил для этого Дегана? Что ж, это никуда не годилось. Ни его угрозы, ни то, конечно, что он при этом держал меч Дегана.

Этим клинком мне мог угрожать только один человек, и это был не Щур.

Поэтому я извлек свой и отобрал у Щура меч Дегана.

И угодил прямо в его силки.

Птицеловка, естественно, поняла это первой. Я был слишком зол, чтобы думать о последствиях; чересчур сосредоточен на мече, чтобы заботиться о нарушенной Мирной Клятве. Но Щур, как указала Птицеловка, моими стараниями уже не нуждался в мече Дегана, чтобы подкрепить свой рассказ, – он разжился кое-чем получше. Я обнажил клинок, нарушил слово и угрожал ему смертью – то есть совершил именно то, чего мы оба поклялись не делать.

И я повелся на это не задумываясь. Щур подставил меня, а я отплатил гаду тем, что изобразил его честным Серым Принцем.

Будь оно проклято.

В конечном счете у меня не осталось выбора: я должен был извиниться. И вот, собрав моих людей и наступив на горло собственной гордости, я отправился через Барраб к месту встречи в надежде найти Щура и уладить дело.

Порядок, я нашел его – мертвым, с моим кинжалом в глазу и в окружении троих его людей, распростершихся вокруг.