В Митаве известие о падении Меншикова приравнивалось к высокоторжественному праздничному дню. Курляндская герцогиня Анна уверилась, что опала Меншикова произошла по ее личной просьбе к всемогущему богу отомстить светлейшему за все неприятности, кои пришлось ей, Анне, претерпевать по его вине. На такой радости приказано было к вечернему чаю сделать сладкий пирог и выставить на стол побольше вина.
В великой радости Анна написала письмо молодому императору: «Я неоднократно просила, чтобы мне позволено было по моей должности вашему императорскому величеству с восприятием престола российского поздравить и целовать вашего величества дорогие ручки, но получала на все мои письма от князя Меншикова ответ, чтоб мне не ездить. Ныне паки всенародно вашего императорского величества прошу повелеть мне для моей поездки в Петербург, поставить в прибавку почтовых, как прежде мне давано было, лошадей».
А сама все думала: мальчишка, сопляк, а царь! Вот счастливчик-то.
Но и на этот раз в Петербург ее не пустили.
Узнав, что Петр II и его сестра пристрастились к охоте и хотят иметь хороших охотничьих собак, герцогиня Анна выразила желание всячески содействовать этой страсти и уведомляла великую княжну Наталью: «Доношу вашему высочеству, что несколько собак сыскано как для его величества, так и для вашего высочества, но охотники сказывают, что испортить можно, ежели в нынешнее время послать. И прошу ваше высочество донести государю-братцу о собаках, что сысканы, и еще буду стараться». А о своих нуждах жалостливо сообщала: «О себе вашему высочеству нижайше доношу: в разоренье и в печалях своих жива. Всепокорно, матушка моя и государыня, прошу не оставить меня в высокой и неотменной вашего высочества милости, понеже вся моя надежда на вашу высокую милость».
Герцогиня Анна хлопотала о собаках для императора и его сестры, а Бирон обещал князю Ивану Долгорукому сыскать для него отменнейшую суку и был поглощен единственной мыслью о выполнении своего обещания, и нашел князю Ивану собаку самой лучшей породы.
Анна жаловалась великой княжне, что живет в разоренье, печали и даже в нужде, а курляндец Рацкий, вступивший в русскую службу для управления делами герцогини, писал в Верховный тайный совет Остерману, что при Митавском дворе много лишних людей и допущены роскошества не по средствам: гофмаршалом – Сакен, обер-гофмейстериной – фон ден Рек; камергером – Бирон, сверх того – три камер-юнкера, шталмейстер над двумя цугами и футтер-маршал, две камер-фрейлины, одна камер-фрау и множество гофратов, рейтмейстеров, секретарей, переводчиков и комнатных служителей, которые все ни за что получают жалованье; сверх того, герцогиня приняла еще в службу курляндца Корфа, назначенного в Москву резидентом с жалованьем по 1200 рублей в год.
После отъезда из Петербурга опального Меншикова из всех царедворцев самым близким к молодому императору стал Остерман, но положение его с каждым днем становилось весьма затруднительным. Он должен был заботиться о воспитании Петра II, чтобы прилежно учился, а тот совсем ничему учиться не хотел, а намеревался жить только в свое удовольствие. Поначалу хотел было каждый раз сам присутствовать на совещаниях верховников и вникать в дела управления, но было это коротким порывом нетвердой мальчишеской воли. Он не мог выполнять ученические задачи, а тем менее решать задачи государственные.
Остерман низвергнул Меншикова и, казалось, будет преемником его прав; на его стороне все члены царского дома; ему предан весь род Стрешневых: супруга Марфа Ивановна – урожденная Стрешнева. К сторонникам Остермана принадлежали все иностранцы, занимавшие важные придворные посты, в коллегиях и в армии. Но его чрезмерная скрытность, притворство и двусмысленность в словах и поступках возбуждали опасения у сановников, а необыкновенные способности в делах порождали зависть и даже ненависть. Сильнейшими и ожесточенными его врагами были Голицыны и Долгорукие, но они всегда согласны между собой только в неприязни к Остерману, а во всем прочем враждовали между собой, и как раз это спасало Остермана.
Долгорукие составляли сильнейшую боярскую фамилию по числу членов и по важности должностей, занимаемых в гражданской, военной и придворной службе. Было их как бы три линии: 1) князья Василий и Михаил Владимировичи; 2) князь Василий Лукич и 3) князья Алексей, Сергей, Александр Григорьевичи и сын Алексея Иван.
Князь Василий Владимирович уже и при Петре I стоял высоко на чреде воинской; при Екатерине был главным начальником войск в землях закавказских; при Петре II возведен в звание фельдмаршала; пользовался всеобщим уважением за свои заслуги и больше всех поддерживал славу своих предков и знаменитость фамилии.
Князь Михаил Владимирович не имел ни заслуг, ни нравственных достоинств своего брата, но он был не без веса и силы в правительстве по огромному своему богатству и обширным придворным связям.
Князь Василий Лукич – образованнейший русский вельможа, дипломат, галантный и красивый, но по излишней уклончивости и гибкости своей, по изменчивости характера и правил и по корыстному намерению, был простым орудием Остермана, а еще более – своего родственника князя Алексея Григорьевича, хотя тот был гораздо ниже его по уму и по знаниям в государственных делах.
Князь Алексей Григорьевич – без образования, без способностей, с ожесточенной ненавистью к иноземному и к иноземцам, без личных заслуг, но гордый заслугами отца и дяди, высокомерный и суетной, не терпевший высших, даже равных себе, желавший первенствовать и достигший этого происками своими и бессилием Петра II, и это усиливало его значение больше, нежели звание члена Верховного тайного совета, куда он был определен без заслуг.
Самым ловким и верным приспешником князя Алексея был его сын Иван, доказавший свою смышленость для низложения Меншикова. Своей угодливостью и выдумками разных потех он овладел полностью Петром II, став необходимым для него до такой степени, что не мог отлучаться ни днем ни ночью. Заболел князь Иван – и Петр спал при нем на полу, ухаживал за ним, как слуга. Любя Ивана, Петр проявлял свою милость и к его отцу, ставя в один ряд с первейшими чинами. Видя большую привязанность Петра к Ивану и возраставшее доверие к нему самому, князь Алексей старался охладить Петра к сестре и тетке, начав свои козни сначала против великой княжны Натальи, а потом – Елисаветы, чтобы самому при императоре быть нераздельно. По внушению отца, и князь Иван под разными предлогами отвлекал Петра от общения с Натальей, усиливая в нем расположение к тетке Елисавете, на которую Иван имел свои виды.
Петр даже не подозревал о существовании отдельных партий в своем окружении. Он скучал, беседуя с Остерманом и выслушивая его наставления, но скоро забывал их, проводя время в потехах с князем Иваном или в приятном обществе с сестрой и теткой, долгое время питая к ним одинаковую привязанность.
А Остерман терялся, не зная, как вести себя. Теперь нельзя было прикрыться Меншиковым, говорить, что это он велит отроку учиться, а приходилось принимать весь огонь неприязни воспитанника на себя. Петр же и слышать не хотел о каких-либо серьезных занятиях, ночи напролет гуляя с князем Иваном и ложась спать в 7 часов утра. Все уговоры и наставления Остермана были напрасными, – император сам отлично знал, что ему нужно делать. Ему стала противна всякая опека над ним, и он уже терпеть не мог, когда ему давали понять, что он еще не взрослый.
– Вот поеду в Москву, коронуюсь и объявлю себя совершеннолетним, тогда никто не посмеет мне что-то указывать, – заявлял он.
Раздражать его было опасно: Остермана тоже могла не миновать опала, подобно меншиковской, но ответственность за дурное поведение царствующего отрока лежала все же на воспитателе, а его враги, конечно, нетерпеливо ждали, когда он окажется несостоятельным и будет вообще отстранен от всяких дел. Надо было снять с себя ответственность, отказаться от обязанностей воспитателя, и Остерман сказал Петру об этом.
– Как?.. А с кем же буду я?.. Нет, нет, Андрей Иванович, не оставляйте меня, – со слезами на глазах просил Петр и заверял, что любит его, считает необходимым, чтобы он, Остерман, продолжал вести все правительственные дела, и пусть охота, дружба с князьями Долгорукими не смущают дорогого Андрея Ивановича. Он, Петр, не позволит никому обидеть доброго, умнейшего учителя, и пусть он тоже будет в дружбе с Долгорукими, которые так близки и нужны ему, Петру. Для каждой стороны он сам как бы очертил круг ее деятельности, чтобы они не мешали одна другой, а неразлучно шли рядом с ним – по правую и по левую руку.
