Я наведался к Садоку, надеясь, что он располагает какими-либо документами на сей счет. Однако Садоку мой интерес показался безрассудным — ведь мы, дескать, занимаемся историей Давида, а не Саула. Распря с Саулом — часть истории Давида, возразил я. Саул трижды посылал своих сыщиков в Раму схватить Давида; трижды сталкивались те на дороге с толпой юродствующих пророков во главе с Самуилом, и каждый раз на сыщиков сходил Дух Божий, отчего они тоже начинали юродствовать. Тогда, говорят, об этом донесли Саулу; он сам отправился в Раму, где и на него сошел Дух Божий; отсюда повелась поговорка: «Неулсели и Саул во пророках?»

Садок улыбнулся и сказал:

— Ты же все знаешь и без меня, Ефан. Зачем спрашиваешь? Я ответил:

— Надеюсь, вы не станете всерьез утверждать, что орда чумазых юродивых, которые закатывают глаза, кривляются, пускают пену изо рта, могут произвести на царя столь сильное впечатление. Это же сумасшествие какое-то.

— А если царь к тому времени и впрямь начал сходить с ума? — Садок вновь улыбнулся. — Разве не безумие кидать копье в собственного сына? Разве не безумие гнать Давида, единственного, кто мог усмирить злого духа?

Мне вспомнились донесения Авенира царю Саулу. Известно ли Садоку, в какие игры играл Давид со злым духом, угнетавшим царя? Я взглянул на Садока, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Неужели такой человек, как пророк Самуил, — продолжал я, — влиятельный, известный священнослужитель, в прошлом высший судья Израиля и советчик народа, способен пасть до того, чтобы связаться с кучкой одержимых?

Садок сложил на животе свои жирные руки.

— А разве Самуил не был одержим Духом Господа, когда изрубил в куски Агага?

Тут я понял, что в безумие и впрямь впадали оба, как Саул, так и Самуил, и содрогнулся от мысли о том, сколь темные силы движут человеком.

Вопрос: …Вы упомянули, моя госпожа, что вас отдали в жены Фалтию, сыну Лаиша.

Ответ: Ах, Фалтий. Он так трогательно заботился обо мне, купал в жару и согревал в холода, а в постели ложился у моих ног. Фалтий был ужасно неловок, однако помогал мне поддерживать связь с Давидом — ведь за мной следили, а на Фалтия никто не обращал никакого внимания.

Вопрос: Стало быть, вы что-то знали о Давиде?

Ответ: Лишь то, что он был жив и скрывался.

Вопрос: Где?

Ответ: Сначала у священников Рамы, потом у священников Номвы. Оттуда он бежал в пустыню южной Иуды и жил в пещерах.

Вопрос: Ваш отец, преследуя Давида, посещал Раму?

Ответ: Нет.

Вопрос: Это точно?

Ответ: Рама была слишком уж связана с именем

Самуила; отец ни за что не поехал бы туда. Зато он воспользовался своей царской властью и вызвал к себе во дворец священников из Номвы.

Вопрос: Вы были на том суде?

Ответ: Отец судил их пред всем народом. Помню ряды священников в льняных ефодах, впереди стоял первосвященник Ахимелех в белых одеждах. Отец мой, царь Саул, сказал слугам своим, окружавшим его:

«Послушайте, неужели Давид, сын Иессея, даст вам поля и виноградники и поставит тысяченачальниками и сотниками? Неужели никто из вас не выйдет вперед, чтобы свидетельствовать против изменника?» Вопрос: И кто-нибудь вышел? Ответ: Да, коренастый толстяк добродушного вида, похожий на кормилицу. Он назвался идумеянином Доиком и сказал, что видел, как Давид, сын Иессея, приходил в Номву к Ахимелеху, сыну Ахитува. Тот, дескать, вопросил о Давиде через оракула Господа, дал ему продовольствия и меч. Вопрос: Больше свидетелей не было? Ответ: Отцу хватило Дойка. Саул спросил Ахиме-леха: «Послушай, для чего вы сговорились против меня, ты и сын Иессея, для чего ты дал ему хлебы и меч и вопросил о нем Господа? Ты хотел, чтобы Давид восстал против меня и строил мне ковы?» Ахимелех поднял руку и поклялся, что невиновен. Давид сказал, мол, царь поручил ему тайное дело и такое спешное, что он не успел взять с собою ни меча, ни другого оружия. Я подумал, продолжал Ахимелех: «Кто из рабов царя верен ему, как Давид? Он и зять царя, и исполнитель повелений его, и почтен в доме его; поэтому я дал Давиду все, чего он хотел. Но Бога я о нем не вопрошал, напрасно это ставится мне в вину». Тут все священники подняли руки и поклялись, что они невиновны, и шум их голосов разнесся до стен городских. Слава Богу, не схвачен супруг мой Давид, подумала я, и в то же время сердце мое болело из-за отца, царя Саула. Вопрос: Затем последовала казнь? Ответ: Отец встал, опершись на копье, и сказал: «Ты должен умереть, Ахимелех, ты и весь дом отца твоего». Он велел телохранителям, бывшим при нем: «Ступайте, умертвите все священническое отродье, ибо и их рука с Давидом и они знали, что он убежал, и не открыли мне». Но никто не хотел поднимать руки своей на священников. Тогда отец сказал: «Чего же вы боитесь? Не святые они и нет от них никому пользы. Они, словно черви на падали, жиреют от того, что народ жертвует Богу». Тут поднялся ропот, все ждали, что злой дух сойдет на царя и начнет его душить и корчить, однако отец стоял спокойно. Он подал знак идумеянину Дойку, приказал: «Ступай ты и умертви священников!» И пошел Доик-идумеянин, и напал на священников, и умертвил в тот день восемьдесят пять мужей, носивших льняной ефод.

Все мои восковые дощечки были уже исписаны. В круглой комнате сгустилась духота, но принцесса меня не отпускала. Она сидела на подушках, выпрямив спину и положив иссохшие руки на колени; ее глаза были устремлены куда-то вдаль.

Словно очнувшись, она вдруг спросила:

— Каким ты представляешь себе Давида?

Странный вопрос редактору Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. Я взглянул на резные стены, через отверстия в которых нас наверняка подслушивал Аменхотеп.

— Давид — отец царя Соломона, — ответил я.

Принцесса презрительно улыбнулась.

— Стало быть, это царь Соломон должен решать, каким ты представишь себе человека, который для меня дважды был супругом, для моего брата Ионафана — возлюбленным, а для моего отца Саула — блудодеем?

Я опустил голову.

Мелхола же лишь махнула рукой и проговорила:

— У него было множество лиц. Признаюсь, и впрямь нелегко разобраться, каков он на самом деле. Мы часто говорили об этом с Ионафаном. Те дни очень сблизили меня с братом. Обычно мы выезжали вместе из царского дворца в Гиве, добирались до Красной скалы и всматривались в даль — не появится ли от Давида какого-либо знака, не закурится ли дымок в горах. Но не было нам никакого знака, лишь стервятники кружили по небу. Ионафан рассказал мне однажды о клятвенном союзе, который он заключил с Давидом, ибо любил его, как собственную душу. А еще Ионафан сказал, что Давид — избранник Божий и что Давид обещал не отнимать милости от дома Ионафанова вовеки ради их великой дружбы и союза. Но как же с престолом, спросила я, разве не ты будешь царем, брат мой?

Принцесса встала, прошлась по комнате. Ее ноги в открытых сандалиях оказались удивительно красивы.

— Ионафан объяснил мне тогда: «Чтобы властвовать, нужно иметь пред собою единственную цель — власть. Никого нельзя любить владыке, кроме самого себя. Даже Бог должен стать твоим собственным Богом, готовым освятить Своим Именем любое твое преступление «.

Принцесса остановилась, посмотрела на меня.

— Учти, Ефан: Ионафан понимал это, однако продолжал любить Давида. А стервятники все кружили по небу… Вдруг один из них прянул камнем вниз. Я спросила Ионафана: «Ты знаешь, где скрывается Давид?» Он ответил: «В Адолламской пещере; туда пришла вся его семья, и все притесненные собрались к нему, и все должники, и все огорченные душою; их там около четырехсот человек». Я представила себе, как Давид, супруг мой, собирает свою шайку в Адолламской пещере, увидела его смуглое лицо, гибкую фигуру и сказала Ионафану: «Будь Давид хоть скотокрад, хоть разбойник с большой дороги, но я люблю его и хочу быть с ним». Он ответил: «Потерпи, люди Авенира, царские ищейки, следят за тобой. Они схватят тебя и убьют». И я набралась терпения; прошла пора дождей, началась весна, бедный Фалтий, сын Лаиша, заботился обо мне, а от Давида — ни единого словечка через Фалтия или Ионафана. Потом опять зарядили дожди, и тут до меня долетел слух, что Давид взял в жены Авигею, жену некоего Навала, богатого овцевода из Моны. Помню, я рыдала, раздирала свои одежды, а затем сидела в тоске, ничего не ела и не пила, пока Фалтий не заставил меня выпить вина; он умастил меня маслом, ласкал меня, и я уступила ему, оставаясь совершенно бесчувственной. Я не поднимал глаз на принцессу. Она засмеялась, тихо-тихо, и сказала изменившимся голосом: