И тогда становится ясно: главная тема книги не бунтарь, ставший деспотом, оправдывающий все свои преступления Божьим велением или государственной необходимостью, но интеллектуал, живущий в деспотическом обществе и пытающийся с наименьшими потерями исполнять свой профессиональный долг. По сути дела, перед читателем — защитительная речь интеллигентам, слабым людям, не героям, не воинам, не вождям, благодаря которым становится известна правда о героях, воинах, вождях. В «не-героизме» этих людей, в их швейковском лукавстве, житейском цинизме есть что-то спасительно-человечное и человеческое. Трус и льстец Ефан оказывается большим тираноборцем, чем воин и вождь Давид. Гейм писал об историке времен строительства Храма, а думал о себе, или о таких, как он. Хотя таких, как он, не так уж много. Поразительная бризантная смесь конформизма и бунтарства, готовности веры и цинизма, простодушия и мудрости — вот что такое Стефан Гейм. Вот — парабола его судьбы.
Он родился в 1913 году в Хемнице, в семье средней руки еврейского коммерсанта Даниэля Флига. Герберт Флиг — его настоящие имя-фамилия. Стефан Гейм — псевдоним. Из гимназии его выгнали за антивоенное стихотворение. Веймарская республика была республикой пацифистской и демократической; что такое надо было написать, чтобы вылететь из гимназии — это, конечно, интересный вопрос. Впрочем, «вылет» не помешал Гейму (тогда еще Флигу) продолжить обучение в Берлинском университете. В конце 20-х Гейм начал печататься в левой «Weltbuhne». В 1933 эмигрировал в Чехословакию. В 1935 добрался до США. Стал соредактором эмигрантской газеты «Aeutsches Volksecho», в 1942 году написал роман «Заложники» о чешском подполье. Спустя год роман экранизировали в Голливуде и перевели в Советском Союзе. В этом же 1943 году Гейм пошел добровольцем в американскую армию. Его направили в особые части, ведавшие пропагандой среди войск противника. Он участвовал в высадке союзных войск в Нормандии, отступал с англо-американцами в Арденнах. В послевоенном Мюнхене он работал редактором газеты «Neue Zeitung» , выходившей под эгидой американских оккупационных властей. В 1948 году за «прокоммунистические настроения» снят с должности и отозван в США. В том же году написал роман «Крестоносцы» об американской армии во время второй мировой войны. Роман спустя год был переведен на немецкий. В Мюнхене его издали под заглавием «Горькие лавры» (почему-то хочется добавить «в похлебке победы»); в сталинистеком Восточном Берлине английское название уточнили: «Крестоносцы наших дней». В 1952 году «Крестоносцев» перевели на русский язык. К слову сказать, среди идеологического барахла, которого за свою долгую жизнь Гейм «навалял» немало (какое-нибудь «Голдсборо» про стачку американских шахтеров, или «Глазами разума» про приход к власти коммунистов в Чехословакии), «Крестоносцы» выделяются знанием материала, интересными историческими деталями, человеческими характерами… Этот роман любопытно перечесть и сегодня. В 1952 же году Гейм сдал свою Бронзовую звезду, полученную за участие во второй мировой войне (так он протестовал против войны в Корее), и перебрался на жительство в ГДР. Идеологическое начальство республики ликовало. 39-летний романист попал в точку. Много ли на земле писателей, профессионально владеющих двумя языками? В те поры был один Набоков (русский и английский) — и вот еще «прибавился» Гейм (немецкий и английский). Это-то «прибавление» и прибыло в ГДР.
До середины 70-х годов Гейм — англо-немецкий классик литературы ГДР. Он был увенчан престижными премиями и лихо «чесал» сразу английские и немецкие версии своих толстенных романов, а потом все кончилось: «Книга царя Давида» — книга перелома. После этой книги Гейм будет печататься только на Западе. Гейм расчелся с начальством. Как написал Борис Слуцкий: «Я в ваших хороводах отплясал, / Я в ваших водоемах откупался, / Наверное, полжизнью откупался / За то, что в ваши игры я влезал». Не нужно ни преувеличивать, ни преуменьшать степень смелости Гейма. Начать печататься на Западе в середине 70-х годов, будучи «соцреалистическим» классиком, по смелости и дерзости приблизительно такой же шаг, что и швырнуть в лицо американскому президенту в 1952 году свои боевые награды. Опасно, но не смертельно. Но ведь дорогу делает не первый, дорогу делает второй. Именно такие, как Стефан Гейм, лукавые и осторожные, создавали общественную среду, в которой не смертельно опасно было возвращать президентам свои ордена и печататься в странах «с враждебной идеологией».
В 1979 году Гейма исключили из Союза писателей ГДР. Самой ГДР жизни оставалось лет десять — не больше… После падения Берлинской стены и создания единого немецкого государства начался новый виток «жизнесудьбы» левого журналиста — эмигранта — американского солдата — коммунистического романиста — восточногерманского классика — немецкого диссидента. Теперь Гейм баллотируется на выборах в бундестаг от наследницы СЕПГ — главной партии ГДР, от ПДС — Партии Демократического Социализма. В 1994 году ему даже довелось открывать заседание бундестага как старейшему депутату. Бундестаг заседал в здании берлинского рейхстага, того самого, подожженного в 1933 году Ван-дер-Люббе, а в 1945 — советскими снарядами. Старенький Гейм говорил так себе, но когда он сказал: «В 1933 году я видел, как горел этот дом», — в зале сделалось очень тихо. Это говорила немецкая история, сплавленная из ярости и страха, вины и стыда, беспомощности и заносчивости, — словом, из всего того, чем в избытке наделен Ефан, сын Гошайи, историк из Езра-ха, волею судеб вовлеченный в кровавые игры сильных мира сего, сумевший в груду официальной лжи спрятать крупицы правды, знающий, что «каждый — пленник своего времени и никому не дано выскочить за его рамки… ибо человек подобен камню, запущенному из пращи в неведомую ему цель. Человеку остается только одно — попытаться, чтобы мысль его стала хоть чуть-чуть долговечнее, нежели он сам, то есть попытаться оставить после себя некий знак, пусть невнятный, для грядущих поколений».
Последняя книга Гейма — шестисотстраничный роман «Радек». То, на что он намекал в «Книге царя Давида» (революционер, становящийся тираном; интеллектуал, который, со всей своей слабостью, умудряется показать фигу тирану), можно было сказать открытым текстом. Не получилось. «Радек» — плакатен, уплощен и схематичен. «Радек» — в полной мере идеологичен. Парабола писательского пути завершилась, но в середине, на вершине параболы были и «Книга царя Давида», и «Агасфер» — некий знак, пусть и невнятный…
Никита Елисев
