Я слонялся по улицам, пока солнце не опустилось в бухту и в барах не зажегся манящий свет. Ритмичные звуки дневного труда сменились смехом матросов, сошедших на берег в поисках удовольствий. Они, как прилив, устремились в бары и бордели. Я остановился у открытой двери переполненного бара и увидел, как на маленькую сцену выходит юная девушка. Иссиня-черные волосы собраны на затылке в блестящий узел. Облегающее фигуру платье как-то внезапно расширилось от колеи, за ухом — красная роза.

Она прошла по краю маленькой сцены и повела полным презрения взглядом. Поманила к себе юношу в черных плотных панталонах и белой рубашке. Он встал перед ней, очень прямой, и взглянул с вызовом. Они кружили, как животные, обуреваемые едва сдерживаемым желанием. Из публики кто-то крикнул: «Браво!» Другой мужчина запел трогающую крестьянские души заунывную песню, вскоре к певцу присоединились гитары и отрывистые хлопки в ладоши, и музыка взорвалась древним ударным ритмом. С первобытным криком женщина вздернула разлетающуюся юбку выше колеи, икры обнажились, каблуки выбивали по деревянному полу бешеную дробь. Она щелкнула пальцами, и кастаньеты рассыпались переливчатым грохотом. Юноша принял вызов — воспламенился, пришел в ярость. Их танец представлял собой поединок, и они дразнили друг друга, пока чувства не выплеснулись в бешеном восторге упоения.

Я вспомнил Франческу и не мог не признать, что скучаю но ней. Как и мы с Марко, она жила на краю пропасти и не имела веских причин вручать свою судьбу в мои руки. Каждый из нас делал то, что ему положено. Если бы старший повар спросил меня, чему я научился, я бы ответил, что теперь знаю — безответная любовь не умирает. Она прячется в укромном месте, скомканная и израненная. Некоторым несчастным везет еще меньше: приходится расплачиваться за обиды, нанесенные тем, кто приходил до него. Слава Богу, со мной этого не произошло. Время притупило боль, но и теперь иногда что-то пробуждает воспоминания и я вижу ее глаза газели, ощущаю запах, чувствую прикосновения и понимаю, что продолжаю ее любить.

У меня хотя бы остался Бернардо. В первую ночь в Кадисе мы нашли бар с вывеской, на которой была нарисована кровать, — объявление для неграмотных путешественников, что здесь сдаются комнаты. Я вошел и показал на вывеску. Старуха за стойкой с зажатой в желтых зубах тонкой черной сигарой потерла большой и указательный пальцы — деньги вперед. Я достал из кармана кошелек, который дал мне старший повар. Внутрь я еще не заглядывал и не открывал его писем дочерям. Не стал бы их читать, даже если бы умел. Я не передал эти письма и тем самым подвел своего наставника еще раз. Меня немного беспокоило, что у меня нет испанских денег, но я вспомнил, что Кадис, как и Венеция, — международный порт; следовательно, здесь должны принимать любую валюту. Я рассеянно подумал: хватит ли мне средств, чтобы попасть в Новый Свет?

Вынув свернутые листы бумаги, я обнаружил, что золота вполне достаточно. Но удивительнее было другое — сами рукописи. Я сразу понял, что это не письма, а страницы из книги старшего повара — наиболее ценное, что в ней было. Он очистил артишок до самой сердцевины. А поразительнее всего было слово, написанное синими чернилами под каждой страницей, — то самое, которое я мог прочесть. Оно состояло из букв, врезавшихся в мою память, когда я учился читать: «Хранители». Под ним были другие слова, тоже написанные синими чернилами; как выяснилось позднее — имена двух старших поваров и их адреса.

Мой маэстро не имел возможности наставлять меня годами, но направил к другому учителю. И еще он подарил мне превосходную программу жизни — свой собственный пример. Был ли я его сыном? Важно ли это? Отцов и сыновей объединяет не просто плоть и кровь — субстанции хрупкие и недолговечные. В конце концов, это всего лишь что-то вроде ягодного сока и мякоти. Отцов и сыновей сплачивают усилие, воля и сердце. Все это у меня было. Чего же еще желать?

Я заплатил испанскому переписчику, и он прочитал имена двух хранителей. Один жил на самом севере Франции, другой — в древнем городе Гранада, всего в нескольких неделях путешествия от Кадиса. Вот почему мой наставник согласился ехать в Испанию. Позже я узнал, что слово «Гранада» означает «гранат», и, таким образом, мой жизненный путь замкнул круг.

Испанский хранитель оказался старшим поваром королевы Изабеллы[50] Католической в ее дворце в Альгамбре. Я буду называть его просто учителем, и если покажусь чрезмерно скрытным, не желая открывать настоящее имя или свое теперешнее местонахождение, то только потому, что есть еще достаточно людей, которые хотели бы заставить нас замолчать.

Я добрался до Гранады за двадцать три дня, а оказавшись в городе, миновал старый арабский квартал Альбасин — лабиринт узких улочек и оштукатуренных домов с укромными двориками. С высшей точки квартала открывался потрясающий вид на великолепную мавританскую цитадель Альгамбру.

Мощные кремового цвета стены с башнями и башенками раскинулись в долине, покрытой зелеными зарослями. Мавританские поэты сравнивали Альгамбру с жемчужиной в оправе изумрудов. Четыре столетия мавры управляли королевством, где жили мусульмане, христиане и евреи. Когда испанцы завоевали Гранаду для Изабеллы Католической, мавров обратили в христианство, а евреев изгнали из Испании.

Я подошел к крепости и присоединился к вливающемуся в ворота потоку пилигримов, паломников и торговцев. Суровая внешность строений подчеркивала пышное убранство внутренней территории. Пораженный, я миновал несколько изысканных садов и мраморных залов с куполообразными, украшенными лепниной потолками. Повсюду я видел плавные рисунки арабесок и филигрань гипсового кружева степ, производившие впечатление воздушной легкости.

Спросив дорогу на главную кухню, я вошел в боковую дверь и, не обращая внимания на армию поваров, стал искать старшего. Я с любопытством поглядывал на незнакомые припасы; позже я узнал, что это чорисо — обожженный сладкий перец, запечатанный в синих глиняных кувшинах шафран из Ла-Манчи и маринованные баклажаны. Здесь пахло отчасти как на нашей кухне, отчасти как на кухне Борджа. Повсюду царила привычная чистота, но в воздухе плавали ароматы копченого мяса и оливок.

Старший повар оказался высоким мужчиной с угловатой фигурой. Он двигался с надменным достоинством и, заметив меня, направился в мою сторону порывистой деловой походкой. По тому, как расступались перед ним повара, я сразу понял, что он здесь главный. Он был на голову выше меня, и от его манеры держаться и каменного выражения лица я оробел.

— Что тебе надо? — спросил он по-испански, но я только помотал головой и показал ему записи наставника, на которых он увидел свое имя. Долго хмурился, потирал чисто выбритый подбородок и подозрительно косился на меня. На кухне работа кипела своим чередом, и на нас не обращали внимания — верный признак, что здешний старший повар не терпел праздного любопытства. Он аккуратно сложил листок и опустил себе в карман. Затем вывел меня на улицу.

Мы стояли посреди мощеного двора рядом с апельсиновым деревом в большом глиняном горшке. Он что-то спросил меня по-испански, но я не понял, только сказал, что синьор Ферреро из Венеции мой наставник. В глазах испанца блеснул интерес. К счастью, испанский и итальянский языки близки как по словарю, так и по синтаксическому строю, и мне удалось объяснить, что мой маэстро арестован и большая часть книги утеряна.

Высокий испанец долго смотрел на меня. Его ледяной взгляд и отчужденные манеры не прибавили мне уверенности, что все идет хорошо, и я впился ногтями в ладони. Наконец он произнес:

— Bueno, venga.

По его жестам я понял, что он велит мне следовать за ним на кухню. Я повиновался, но он перестал обращать на меня внимание. Достал из кладовой продукты и поставил сковороду на дровяную печь. Я ждал, пока он растапливал масло и клал на сковороду сырые телячьи мозги. Он явно хотел, чтобы я за ним наблюдал. Испанец обжарил мозги, добавил вино и крепкий бульон из костей и довел жидкость на сковороде до состояния густого ароматного ликера. Влил взбитый желток и сливки и, накрыв сковороду, убавил жар, чтобы содержимое как следует пропарилось в нежном соусе.