— Не кажется ли вам, что Одд скрывался под личиной козла?

— Точно уже не узнаешь, — говорит Торарин, — но если мы снова повернем обратно, то сможем схватить Катлу за руку.

— Попытаем счастья еще раз, — говорит Арнкель, — и посмотрим, что получится.

И они снова поворачивают обратно. Когда на хуторе заметили, как они едут, Катла велела Одду идти с ней. Они вышли во двор и подошли к куче золы; тогда Катла велела Одду лечь под кучей:

— И оставайся на месте, что бы вокруг ни происходило.

Когда Арнкель и его люди прибыли на хутор, они сразу ворвались в покои; Катла сидела на скамье и пряла. Она приветствует их и говорит, что они сделались тут частыми гостями. Арнкель отвечал, что так и есть. Его спутники взяли прялку и разрубили на куски.

Тут Катла сказала:

— Теперь уже нельзя будет сказать вечером, что вы напрасно съездили сюда на Холм, раз вы порубили прялку.

Затем Арнкель и его люди пошли искать Одда в доме и на дворе и не увидели ничего живого, кроме одного ручного борова, который пасся у Катлы на выгоне и лежал возле кучи золы. После этого они уехали прочь.

Когда они прошли полпути к Чаечному Склону, то увидали Гейррид, выехавшую на встречу с одним работником. Она спросила, как прошла их поездка, и Торарин рассказал ей. Она отвечала, что они искали Одда спустя рукава.

— И я хочу, чтобы вы еще раз повернули обратно. Я поеду вместе с вами, и Катле вряд ли снова удастся проскочить под парусом из лопуха.

Затем они повернули обратно. На Гейррид была синяя накидка. И когда их заприметили на Холме, Катле доложили, что едет четырнадцать человек и один из них в крашеной одежде.

Тогда Катла сказала:

— Не иначе как сюда явилась троллиха Гейррид, и одними заморочками спастись теперь не удастся.

Затем она поднялась с поперечной скамьи и убрала подушку, на которой сидела; под скамьей была створка, ведущая в подпол. Она велела Одду спускаться туда, а сама, как и прежде, уселась сверху, сказав, что у нее тревожное предчувствие.

На сей раз, когда те вошли в покои, приветствий не было. Гейррид сбросила с себя накидку, подошла к Катле с мешком из шкуры тюленя, который она привезла из дома, и накинула его Катле на голову[18]. После этого они связали ей ноги. Затем Гейррид велела сломать скамью; Одда обнаружили и тут же связали. После этого Катлу с Оддом отвезли на Выпасную Скалу, и Одд был там повешен… Катлу же забили камнями до смерти у подножия Скалы»^{21} (см. главу 20).

Одной из основных причин интереса исследователей к древнескандинавской литературе является то, что ее изучение позволяет получить точные сведения об истоках различных суеверий, распространенных во всем мире. Скандинавская эпическая традиция прозрачна, словно воды фьордов, так же ясно и происхождение отдельных ее элементов.

Средневековая мифология, необычайно богатая и разнообразная, компилятивна по своей природе — ее можно сравнить со сплавом наподобие коринфской бронзы, в котором соединилось множество элементов, или с быстрой полноводной рекой, питаемой несколькими, порой весьма удаленными друг от друга притоками. В средневековой мифологии смешались кельтские, тевтонские, скандинавские, италийские и арабские традиции, которые взаимно дополнили и обогатили друг друга, что существенно осложняет работу исследователя-мифолога.

Анджело Паччиукелли^{22} пишет: «Анио впадает в Тибр — кристально чистые воды рек сливаются в общий поток, и Анио теряется в Тибре, образуя с ним единое целое». Такова и средневековая мифология. Любая национальная традиция, ассимилированная ею, становится ее неотъемлемой частью, утрачивая свою индивидуальность. Анализируя конкретный миф, исследователь не должен сразу обращаться к средневековому этапу его генезиса. Вместо этого следует изучить более ранний этап, когда миф только зародился в недрах определенной традиции и еще не влился в общее русло средневековой мифологии. Именно этим мы и займемся. Обратившись к скандинавским мифам, мы найдем там богатейший материал по нашей теме, в происхождении которого сомневаться не приходится, — как не приходится сомневаться, например, геологам в ледниковом происхождении моренных обломков. Изучив скандинавские саги, можно выявить истоки веры в оборотней, бытовавшей среди викингов, что, в свою очередь, будет способствовать идентификации исконно скандинавских традиций в сложном комплексе верований, называемом средневековой мифологией.

У древних скандинавов был распространен такой обычай: воины одевались в шкуры убитых ими зверей, для того чтобы уподобиться им по силе и ярости и навести ужас на врагов.

О данном обычае речь идет в некоторых сагах, причем, судя по тексту источников, используемые при этом шкуры сами по себе не являются волшебными, а скорее выполняют функции, свойственные обычной одежде. Например, в «Саге о Ньяле» (Njála) упоминается воин в козлиной шкуре (i geitheðni). На службе у норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого (Харальд Хорфагер) состояли берсерки, которые носили волчьи шкуры, причем слово ulflieðnir, буквально обозначавшее «облаченный в волчью шкуру», иногда использовалось как антропоним. Так, в «Саге о Хёрде и островитянах» (Harðar saga ok Hólmvetja) говорится о некоем Бьёрне, «сыне Ульвхедина (Ulfheðin), носившего волчью шкуру, сыне Ульвхама (Ulfliamr) волкоподобного, сыне Ульва (Ulf) — волка, сыне Ульвхама (Ulfhamr) — оборотня».

Наиболее точные сведения о берсерках содержатся в «Саге о людях из Озерной Долины»: «Те берсерки, что назывались волкоподобными (ulfheðnir), облачались в волчьи шкуры поверх одежды» (глава 16). Само слово «берсерк» (berserkr) первоначально, по-видимому, употреблялось для называния данной категории воинов, носивших звериные шкуры (судя по этимологии слова, по преимуществу медвежьи: berserkr — ср. англ. bearsark — букв. «медвежья рубашка, одежда из медвежьей шкуры»). Только потом оно стало обозначать особую группу воинов, обладавших сверхъестественной силой и способностью впадать в дикую ярость. Разумеется, мне известна весьма популярная на сегодняшний день гипотеза о происхождении слова «берсерк», предложенная Бьёрном Хальдорсоном: berserkr — ср. англ. bare of sark — букв, «голый, не носящий одежды». Однако, например, Свейнбьёрн Эгильссон^{23}, чей авторитет кажется мне непререкаемым, считает точку зрения Хальдорсона ошибочной и придерживается мнения, которое разделяю и я.

Разумеется, одежда из волчьей или медвежьей шкуры была очень теплой и удобной, и воины, которым приходилось стойко переносить любую непогоду, не могли этого не оценить. Кроме того, шкура придавала берсеркам воинственный вид и должна была вселять ужас в сердца врагов, также она смягчала удары противников в бою.

Среди мирных жителей берсерки пользовались дурной славой: их боялись и ненавидели. Обычным делом для берсерка было вызвать какого-нибудь землевладельца на поединок. В соответствии с правом, действовавшим тогда в Норвегии, мужчина, отказавшийся принять брошенный ему вызов, должен был признать себя побежденным и передать во владение победителю всю свою собственность, в том числе жену, ибо трус недостоин обладать чем бы то ни было. Соответственно, бросая вызов мирному землевладельцу, берсерк в любом случае оказывался в выигрыше: если противник выходил на поединок, берсерк легко одолевал его, убивал и присваивал его имущество, если же тот отказывался сражаться, то терял право собственности. Берсерки приходили незваными на любые торжества и веселились от души, правда в несколько своеобразной манере: например, им ничего не стоило переломить хребет или раскроить череп кому-нибудь из гостей или хозяев праздника, если те имели несчастье вызвать их недовольство, а то и просто так, тренировки или забавы ради.