Добрыня встал, пихнул племянника, и тот тоже вскочил.

   – Здрав будь, воевода! Прости, что незванными…

   – Оставь! – Сергей снял шлем, сунул дочке. – Оботри его, Данка, и повесь, где всегда. Рад тебе, сотник! По делу пришел или так, проведать?

   – Можно сказать, и по делу… Да ведь тебе, воевода, с дороги перекусить, горло промочить надо. Мы подождем.

   – Говори уж! – потребовал Духарев.

   – Ну ладно, – согласился Добрыня. – Хочу правду узнать. Знаю, воевода, ты врать не будешь. Слухи ходят: хочет великий князь моего племянника из Киева услать. Вроде бы отец княгини этого требует. Так ли это?

   – И да и нет, – сказал Духарев. – Вранье, что дьюла мадьярский может у нашего князя что-то требовать. Аправда то, что из Киева княжичу Владимиру придется уехать. Почему так, это, Добрыня, разговор долгий, а я и верно проголодался. Так что подавай, Сладушка, на стол. Поснедаем и поговорим.

   – А где ж Устах? – негромко спросила Слада.

   – К князю поехал бересту Роговолтову отдать. Может, там, в Детинце, и заночует. Аутром – к нам.

   Перед трапезой Духарев произнес краткую молитву. Скорее для Слады, чем для Бога. Гости отделили малую толику своимбогам. Ели в молчании. Заинтересованный Владимир вертел круглой светловолосой головой, разглядывая убранство горницы. Посмотреть было на что. Свет масляных ламп отражался на множестве драгоценных вещей, добытых хозяином в бою, подаренных друзьями и союзниками, привезенных издалека родичами. Восточные ковры и западные гобелены соседствовали друг с другом и с охотничьими трофеями так же естественно, как длиннорогая голова тура из приднепровских степей – со шкурой белого медведя, промысленного в полночном краю. Адве стены из четырех были увешаны оружием, да так плотно, что из-под него почти не было видно коврового ворса…

   – …посему придется твоему племяннику уехать, – поймал Владимир окончание фразы и сразу встопорщился.

   – Никуда я не поеду! Я – княжич! Никто не вправе мне приказывать!

   – Цыть! – прикрикнул на мальчика дядька. – Нишкни, отрок, когда мужи говорят!

   Владимир закрыл рот и даже слегка втянул голову в плечи. Княжич-то он княжич, а рука у дядьки Добрыни тяжелая.

   Духарев с улыбкой наблюдал за мальчишкой. Ему смутно помнилось, что пацана ждет великое будущее. Иимя у него хорошее: Влади-мир.

   – Уехать, – повторил он. – Но не сейчас, весной. Вопрос: кем он поедет? Приживалой или владыкой? Роговолт полоцкий будет против. Белозерский князь – тоже. Но новгородцев можно купить. Япопытаюсь все устроить, хотя это обойдется недешево.

   – Не знаю, хватит ли моих гривен… – произнес Добрыня. – Я ведь уже давно не хожу в походы, а земли своей у нас совсем мало.

   – Гривен хватит, – сказал Духарев. – Будет мало, я добавлю. Пустое! – отмел он попытку Добрыни запротестовать. – Когда-нибудь сочтемся. Кпримеру, дашь моему брату право десятилетней беспошлинной торговли на земле княжьего городка. Не о гривнах разговор, Добрыня, о будущем. Что еще тебя смущает?

   – Сами новгородцы, – сказал Добрыня. – Скандальный народец. Нету в них верности.

   – Это как поставишь, – возразил Духарев. – Привратника моего видел?

   – Которого? Склыками или без?

   Владимир хихикнул.

   – Без. Так вот он – новгородец. Яего у тиуна одного забрал. Утиуна этого шесть стражников было. Пятеро, как моих варягов увидели, сразу наутек пустились, а этот в драку полез.

   – И что? – заинтересовался Добрыня.

   – Да ничего. Намяли ему бока. Правда, и он моему десятнику губу разбил.

   – Варягу?

   – Варягу. Так что думай. Анадумаешь – дай мне знать.

   – Думать тут нечего, воевода, – сказал Добрыня. – Дело делать надо.

   – Добро. Делай. Ая вот через две седьмицы в Полоцк отправлюсь. Могу твоего княжича взять, если захочет. Что, Владимир, поедешь со мной в Полоцк?

   – Я с батькой на полюдье поеду! – задрал княжич курносый полянский нос.

   – Этой зимой батька твой на полюдье не поедет, – сказал Духарев. – Не до того ему. Но не хочешь – дело твое.

   – Хочу! – быстро сказал княжич. Оглянулся на дядьку: как он, не против?

   Добрыня кивнул, одобряя.

   – Вот и хорошо, – сказал Духарев. – Поучу тебя бою варяжскому, обоеручному. Хочешь?

   – Хочу. Чтобы как батька?

   – Это уж как стараться будешь, – сказал Сергей.

   – Я буду стараться! – воскликнул парнишка. – Я на мечах…

   – Цыть, отрок! – добродушно перебил его Добрыня и встал – Благодарствую, хозяйка, за угощение! Атебя, воевода, уж и не знаю, как благодарить!

   – Живы будем – сочтемся! – сказал Духарев.

   – …Хочу, чтоб ты запомнил, Владимир, этим людям – воеводе и его жене – ты жизнью обязан! – внушал Добрыня племяннику, когда, распрощавшись с хозяином, они ехали в Детинец. – Кабы не они, не было б тебя на свете.

   – Да слыхал я, слыхал уж, – недовольно бурчал мальчик. – Сколько можно одно и то же толочь, дядька!

   – Сколько нужно! – рявкнул Добрыня. – Замолкни и слушай! Внимательно слушай, ежели хочешь князем быть, а не ходить в гриднях у братьев!

   – Тю! Да я их обоих запросто! Хоть на мечах, хоть…

   Добрыня потянулся и треснул племянника по шлему.

   – Помолчи, сказано! Отом, что сегодня в доме воеводы слыхал, – никому! Даже батьке! Сболтнешь – не быть тебе князем! Асделаем, как воевода сказал, может, и впрямь славой ты отца превзойдешь, как Сладислава тебе посулила.

   Некоторое время дядька и племянник ехали молча, потом Владимир сказал:

   – А она красивая, воеводина жена …

   – Зачем ты ему помогаешь, Сергей? – спросила Сладислава. – Он же рабичич. Никто его здесь в Киеве не привечает, даже княгиня Ольга. Ярополк и Олег крещены, а этот – маленький язычник…

   – В жизни всякое бывает, – сказал Духарев. – Бывает, язычник становится христианином, а бывают христиане хуже язычников. Хочу тебя спросить…

   Но спросить он ничего не успел. Вгорницу, широко улыбаясь, вошел Устах.

   – Хозяюшка! – воскликнул Устах, раскрывая объятья. – Сладиславушка! – обнимая ее, прикладываясь щекой к щеке. – Здравствуй! Ах, как похорошела!

   – Да ну тебя, Устах! – Слада самую малость порозовела. – Как твои?

   – Здравы, хвала богам! Тебе кланяются! Авы никак почивать собираетесь? Меня, что ли, не ждали?

   – Не ждали, – Слада укоризненно поглядела на мужа. – Серегей сказал: ты у князя заночуешь.

   – Намеревался, – ответил Устах. – Но князей много, вот и у меня ныне – свой, а вы у меня одни! Да и то сказать, разве есть здесь кто храбрей твоего мужа или краше тебя, Сладиславушка!

   – Льстец! – засмеялась Слада. – Кушать будешь?

   – Сыт. Укнязя поужинал. Амеда чарку выпью.

   – Мед у себя в Полоцке пить будешь! – вмешался Духарев. – Вели, Сладушка, принести кувшинчик угорского, из тех, что мне дьюла Такшонь в позапрошлом году прислал.

   Кувшин принесли, обтерли, распечатали. Кэтому времени к ним присоединился и Артем. Он же и разливал.

   Первая чарка – гостю. Но, вопреки обычаю, Артем первой плеснул матери. Слада пригубила, подержала вино во рту, затем кивнула: можно.

   – Ну как, не скисло? – поинтересовался Устах, не без удивления наблюдавший за происходящим.

   Слада покачала головой.

   Артем наполнил чарку Устаха.

   Духарев пристально поглядел на жену. Она спокойно выдержала его взгляд. Скиснуть вино не могло. Ияда в нем, по мнению Сергея, тоже быть не могло: Духарев не зря велел принести позапрошлогоднее. Что за демонстрации?