– Идите в свою комнату. Чуть погодя я навещу вас…

– Это вовсе не нужно…

– Нет, нет! Так будет лучше… Я велю Клеманс принести вам чего-нибудь согревающего.

Выхода не было. В этом доме невозможно ни минуты побыть в одиночестве.

Очутившись в комнате, Гортензия подошла к окну, прижалась к стеклу разгоряченным лбом. Казалось, лихорадка вернулась снова. Меж тем кольцо легонько царапало ей руку, и она жестом, исполненным гнева, сорвала его и едва не поддалась искушению забросить куда-нибудь в темный угол. Но ограничилась тем, что положила на комод. Столь же порывисто она схватила шаль и закуталась в нее, чтобы не видеть своего розового платья. Ей было холодно, и на сердце лег траур.

В окно она видела сад, окутанный туманом – словно серым саваном, накрыло всю округу, притушив яркие краски цветов. Розовато-белая пена цветков на старых яблоневых деревьях, желтый цвет примул, малиновый – левкоев, нежно-голубой – незабудок – все это выцвело под серым покровом, сквозь который вдали прорисовывались лишь контуры деревьев. Неровная линия горизонта тоже исчезла, и даже высокий тополь, который, как представляла Гортензия, указывал направление к дому Жана, скрылся из глаз…

Отойдя от окна, она уселась в маленькое кресло, пытаясь что-нибудь понять в причинах божьей кары, обрушившейся на нее тотчас после гибели родителей. До того ее жизнь в стенах монастыря на улице Варенн была такой простой и легкой, такой упорядоченной! Житейские смерчи бились в стены обители, не проникая внутрь. Теперь же, казалось, все демоны земные обступают и мучают ее. И после стольких тяжелых часов, страхов, тревоги, отчаяния ей еще предстоит привыкнуть к мысли, что она – невестка убийцы?

Но вправду ли маркиз настолько черен, как воображает ненавидящий его сын? В конце концов Годивелла не раз говорила, что у Этьена с головой не все в порядке. Распаленная фантазия и некоторые внешние совпадения могли смутить его дух. Легкий скрип двери заставил ее поднять голову. Она ждала Клеманс, но вошла Годивелла, в высоком островерхом кружевном чепце, придававшем ей вид средневековой матроны. Она несла на блюде чашку.

– Неужели вам так разонравилась моя стряпня, что от нее стало дурно? – с подозрением поглядывая на девушку, произнесла она. – Вы только посмотрите на эту красавицу! Видано ли: невеста бежит в свою комнату посреди трапезы?

– Ваше искусство здесь ни при чем, Годивелла. Мне стало нехорошо от другого. Этот брак… Я не могу… Мне нельзя выходить замуж за Этьена!

– Я смотрела из-за дверей в залу и видела, что он вам что-то говорит… А вам это было совсем не по нраву…

– Он мне поставил в упрек, что я стала причиной смерти аббата Кейроля. Он мне сказал…

Она запнулась, не решаясь произнести страшные слова, но они все же вырвались из ее груди. Их было так тяжело держать в себе! Когда она умолкла, ее ужаснуло сгустившееся молчание и вдруг осунувшееся лицо Годивеллы. Наконец она с усилием произнесла:

– Не могу сказать, истина или ложь то, что вы только что сказали, так как… ничего об этом не знаю. Но если вы можете принять совет старухи, которая много чего на свете повидала, старухи, которая знала вашу мать и любила ее, то…

– То?

– Вместо того, чтобы всеми средствами оттягивать ваше замужество, надо бы с ним поторопиться. Спешите выйти замуж, пусть хоть за Этьена! Да к тому же он будет самым удобным из мужей. А потом – уезжайте отсюда! Возвращайтесь домой! Как только вы выйдете замуж, никто и ничто, ни король, ни сам черт не смогут помешать вам уехать с мужем и отправиться…

– …куда глаза глядят? Я уже слышала это. Жан тоже хочет, чтобы я уехала…

– Жан?

– Вы прекрасно знаете, о ком я говорю, Годивелла! Жан, у которого нет имени… и при всем том – единственный из Лозаргов, за кого я бы хотела выйти замуж. А он тоже только и думает, как бы удалить меня отсюда.

– Потому что любит вас, не так ли? Но и я очень люблю вас, мадемуазель Гортензия. Так вот, послушайте меня: если вы захотите остаться здесь, не покорившись душой и телом господину Фульку, вы никогда не будете счастливы… И, может, даже с вами приключится какое-нибудь несчастье. А теперь выпейте это, вам станет спокойнее и с людьми, и с самой собой.

– Благодаря какому-то отвару? – с легким пренебрежением спросила Гортензия.

– Не надо говорить плохо о настоях и отварах. В них есть таинственная сила. А этот – на валериановом корне, он может успокоить даже буйного помешанного. Ну же! Пейте!

Час спустя Гортензия, словно бы летящая в легком, прозрачном облаке, предохраняющем от злобы мира, вновь заняла свое место в салоне. Присутствующие пили кофе, и ее возвращение было весьма горячо встречено гостями, по всей видимости, оказавшими немалую честь яствам и напиткам. Лишь Этьен ограничился тем, что спросил у невесты, хорошо ли она себя чувствует, и вновь погрузился в свои мысли, по-видимому, до крайности мрачные. Раздраженная Гортензия перестала обращать на него внимание.

Когда наступило время прощаться, маркиз отвел ее в сторону и сказал:

– Не знаю, сообщили ли вам о только что приключившейся смерти старого аббата Кейроля, который согласно вашему желанию должен был благословить ваш союз. Это весьма прискорбный случай, хотя, увы, естественный, в нем нет ничего удивительного, если принять во внимание возраст почтенного старца. Тем не менее, поскольку вы поставили его присутствие одним из условий вашего согласия, я считаю своим долгом спросить: имеете ли вы в виду кого-либо другого?..

Тон – в лучших традициях французской знати – был вполне куртуазен. Гортензия не могла бы ничего заподозрить, если бы в ее ушах еще не звучали ужасные слова Этьена. Обвинение в убийстве было высказано вполне определенно, но в подтверждение ей не привели ни одного доказательства, и это мешало принимать его всерьез. Не говоря уже о том, что здесь могло быть простое совпадение, превратно истолкованное сыном, ослепленным ненавистью к отцу. Разве Этьен не вздумал упрекать саму Гортензию в том, что она явилась причиною смерти аббата, потребовав, чтобы тот был у нее на свадьбе!.. Не отвечая, девушка отвернулась, поискала глазами своего жениха и увидала его в нескольких шагах беседующим со вдовствующей графиней де Сент-Круа.

– Этьен, – сказала она. – Ваш отец сообщил мне о смерти бывшего капеллана Лозарга, которого я очень хотела видеть на нашей свадьбе и получить от него благословение. Поскольку его уже нет, мне было бы желательно, чтобы наш каноник отец де Комбер, который здесь присутствует, заменил покойного. Вы не видите в этом никакого неудобства?

Молодой человек обратил к ней ледяной взгляд, значение которого было невозможно истолковать, – Гортензия впервые заметила, как он похож на маркиза, – затем несколько натянуто поклонился.

– Надо бы спросить у него, дорогая, примет ли он подобную честь. Лично я был бы счастлив узнать, что ваше желание исполнилось.

Гортензия вновь подошла к маркизу:

– Вы слышали, дядя? Думаю, мы сошлись во мнениях…

– В таком случае пойду и попрошу каноника…

Через несколько минут Гортензия, стоя на крыльце между Дофиной и мадам де Сент-Круа, присутствовала при отъезде тех гостей, которые не собирались переночевать в Комбере: чету д'Антремон, видама д'Эйди, а также хозяев Лозарга и их челяди. Перед тем как сесть в экипаж, Этьен коснулся ее щеки таким холодным поцелуем, что заслужил едкую реплику вдовствующей дамы.

– Да, ничто не предвещает доброй брачной ночи, – объявила та, глядя поверх лорнета. – Видел ли кто такого нудного жениха? А ведь это драгоценное дитя достаточно мило, чтобы вызвать больше чувства!

– Этьен всегда был застенчивым и замкнутым юношей, – вступился за него каноник. – Но он все-таки Лозарг! Будьте уверены, он не забудет об этом, когда придет его час!

Глядя, как удаляется карета, которой правил Жером, облачившийся в свои лучшие одежды, Гортензия подумала, что восторженный жених смутил бы ее гораздо больше, нежели этот. Впрочем, воспоминание об Этьене стерлось из ее памяти быстрее, чем карета исчезла из виду. Все ее желания и помыслы с обреченным постоянством вновь обратились к Жану. Жану, который, конечно же, вскоре объявится. Теперь, когда его старый друг ушел из жизни…