— Кафетерии имеют второе предназначение в качестве убежищ на случай чрезвычайных ситуаций, — сказала Уэнди, обводя двери жестом. — Здесь нет ничего горючего, лишь столы да несколько автоматов для напитков, которые заполняются сжатым газом в другом помещении. В случае пожара в секторе людей направляют в кафетерии. Герметичные двери закрываются, и включается внутренняя вентиляция; вентиляторы находятся на другой стороне этих дверей.

— Таких восемь штук в каждом жилом секторе, два в секторе А, два в секторе F и по одному в остальных. Рацион разный в разные дни, то, что здесь, получаешь и в других; большого разнообразия нет. Есть несколько «ресторанов», но они немногим лучше, и еда везде одинакова. А также имеется и пара «баров». Не то чтобы там было чего выпить.

Элгарс кивнула и мотнула головой в сторону каменной стены. Ей по-прежнему не нравился ее вид, но она хотела знать, как дизайнер вывел на ней узор и из чего она была сделана.

— Это песчаник, — сказал Уэнди, угадав ее вопрос. — Все кафетерии оформлены по-разному. Для этого дизайнеры доставили битый песчаник и витрифицировали его. Это плавленый камень. Он добывается диггерами галактидов — которые выламывают камень ионизацией некоторых его молекул, — затем засыпают в формы и плавят.

Когда они уселись, Элгарс понюхала свою порцию, затем аккуратно разрезала свинину на мелкие кусочки и медленно съела каждый. Уэнди завершила трапезу прежде, чем капитан закончила резать.

— Твой голос снова изменился, — прокомментировала Уэнди, промокая губы матерчатой салфеткой. — Там, при разборке со службой безопасности.

— ’зменился? — спросила Элгарс. Она старательно срезала кусочек сала и стряхнула его со своей тарелки. — Как?

— Ты постоянно переходишь на южный акцент, — заметила Уэнди. — И когда ты говоришь с этим акцентом, у тебя нет затруднений с речью. Откуда ты родом?

— Ню Дже’си, — ответила Элгарс.

— Так откуда появился южный акцент?

— Я не знааю, лаапочка, — с жидкой улыбкой ответила Элгарс. — И я бы хотеела, чтобы ты остаавила эту теему.

Глаза Уэнди расширились, по спине пробежал холодок.

— Ты сделала это намеренно?

— Што?

— Нет, ничего.

Некоторое время они ели в молчании, Элгарс с любопытством осматривалась, а Уэнди настороженно раздумывала о своей новой знакомой.

— Ты помнишь, как «звучит» южный выговор? — осторожно спросила Уэнди.

Элгарс перестала разглядывать окружение, повернулась и кивнула.

— Угу.

— Ты не думала… не хочешь попытаться на нем поговорить! — спросила Уэнди. — Кажется так, словно… ты хочешь на нем говорить. Только тогда ты выражаешься ясно.

Элгарс посмотрела на молодую девушку, сузив глаза, и стиснула челюсти. Но спустя мгновение ее запал прошел, и она набрала воздуха в грудь.

— Ты имееешь в вииду таак? — произнесла она. Глаза ее расширились от плавно звучащих слогов. — Блиин, ээто прооосто жууть!

— Немного погуще, чем было, — сказала Уэнди с улыбкой. — Но отчетливо.

— Что за чертовщиина со мноой твориится? — произнесла Элгарс, смягчая акцент и уменьшив напор в голосе. Она положила нож и обхватила голову обеими руками. — Я схожуу с умаа?

— Я так не думаю, — спокойно сказала Уэнди. — Я знаю людей, кто действительно спятил, а ты просто эксцентрична. Я думаю, впрочем, что психиатры доводили тебя до исступления. Я не знаю, кто сидит в этой голове, но не думаю, что это та же личность, которая впала в кому. По какой бы там ни было причине. Они продолжали говорить тебе, что ты должна была быть той личностью, которую они реконструировали. И я не считаю, что они правы.

— Итаак, ктоо же я? — спросила Элгарс, сузив глаза. — Ты говориишь, я не Энн Элгарс? Но они сверили ДНК, и я нощуу это лицоо, кто же я тогдаа?

— Я не знаю, — сказала Уэнди, кладя собственный прибор и глядя прямо в глаза рыжеволосой. — Мы все носим маски, верно? Может быть, ты та, которой Энн Элгарс реально хотела быть, ее любимая маска. Или, может быть, ты сейчас настоящая Энн Элгарс, а Энн Элгарс, про которую все думали, что знают ее, была маской.

Элгарс, в свою очередь, пристально посмотрела на нее, затем отодвинула поднос.

— О’кей. Каак, черт возьмии, мне это выыяснить?

— К несчастью, я думаю, ответ на это — поговорить с мозгодавами, — сказала Уэнди. Она затрясла головой на выражение лица Элгарс. — Да, знаю, я их тоже не люблю. Но среди них есть и хорошие; нам просто нужно найти тебе нового.

Она взглянула на часы на стене кафетерия, ее лицо передернулось.

— Меняя тему: что мы еще не обсуждали, так это работу. На которую мне нужно идти. Я думаю, тебе полагается мне в ней помогать; по крайней мере, думается мне, психиатры имели в виду это. Бог свидетель, нам не помешает лишняя пара рук.

— И что это?

— А-а, ну, — осторожно произнесла Уэнди. — Может быть, нам стоит пойти и посмотреть, понравится ли тебе. Если нет, я уверен, мы сможем подобрать что-нибудь тебе по нраву.

— Итак, — сказала Элгарс, издав горловой смешок, — п’скоку ты не м’жешь бть в хране или А’мии, чем ты з’нимаш’ся?

Дверь, должно быть, имела мощную звукоизоляцию, потому что, когда она отворилась, коридор заполнился детским визгом.

Насколько Элгарс могла судить, помещение яслей походило на калейдоскоп, переживший ураган. Одна группка детей — ее неопытному глазу большинство казалось не старше пяти лет — не участвовала во всеобщей активности. Они сгруппировались вокруг не намного старшей их девочки, лет семи-восьми, которая читала сказку. И один маленький мальчик сидел в дальнем углу и собирал головоломку. Десяток, или около того, остальных детей носились повсюду, более или менее кругами, и орали во всю глотку.

Это был самый неприятный звук, который Элгарс когда-либо доводилось слышать. Ей мгновенно захотелось наброситься на кого-нибудь из них и удушить, просто чтобы тот заткнулся.

— В течение дня их здесь четырнадцать, — громко произнесла Уэнди, немного нервно поглядывая на Элгарс. — Восемь находятся здесь все время, трое детей Шари и пятеро других, сироты.

Через кольцо играющих детей к ним навстречу осторожно пробиралась светловолосая женщина среднего роста с малышом на руках. Ей можно было дать сколько угодно в промежутке от тридцати до пятидесяти лет, приятное лицо когда-то было, наверное, очень красивым. Впрочем, прошедшие годы явно были суровыми, огрубелость и красота смешались в ее внешности, словно у дерева после сотни лет штормов. Несмотря на это, она казалась почти полностью невозмутимой, как если бы она уже повидала мир в самую худшую его пору, и пока не наступило что-либо подобное, день был хорошим.