Я наклонился ближе, мой рот оказался так близко к его рту, что старый, фанатичный дурак вздрогнул и заставил меня засмеяться.

— Я собираюсь убить тебя, потому что я хочу жить больше, чем ты. Потому что я сделаю все, чтобы остаться в живых и удержать свою женщину рядом. Я бы содрал с тебя кожу живьём и скормил бы твои куски всей твоей команде, чтобы показать им, как много я значу, когда увидел, что правление Рокко Абруцци мертво и Сальваторе снова захватают Неаполь.

— Ты жадный ублюдок! — крикнул Рокко.

Я дал ему пощечину. Открытой ладонью со всей яростью. Его голова повернулась в одну сторону, кожа мгновенно покраснела, как быстро застывшее желе.

— Бьешь как девчонка, — прошипел он, слюна с примесью крови упала на стол.

— Я бью тебя как суку, ибо ты и есть сука, — сказал я ему совершенно серьезно. — Ты думаешь, что можешь заставить Миру выйти замуж, Козиму Ломбарди попасть в сексуальное рабство и угрожать Елене?

— Ты не можешь, — вклинилась Елена, ее голос был правдив и звенел по кабинету, как церковный колокол.

Это привлекло мой взгляд.

Она стояла чуть сбоку и позади меня, ее пистолет был направлен на Рокко. Ее глаза были такими же холодными и серыми, как металл в ее руках.

— Лена, не надо, — приказал я.

Но, произнося эти слова, я знал, что она не послушает. Это была правда, почему она потребовала отправиться со мной.

Она сама хотела отомстить.

Пистолет выстрелил, отдача разбилась о ее руки. Она даже не вздрогнула.

Я посмотрел на Рокко, который в оцепеневшем ужасе смотрел на неё, прижимая к груди здоровую руку. Сначала я подумал, что она промахнулась, но потом подбородок Рокко прижался к груди, а рука отвалилась от тела, обнажив дыру в правом боку.

Сквозь лёгкое.

Он хрипло вдыхал и выдыхал, пытаясь набрать остаточно воздуха, чтобы сказать.

Я знал, что с такой раной он не быстро умрет, и был рад этому.

Елена не должна стать хладнокровной убийцей.

Она была лучше меня душой и духом. Я не хотел, чтобы липкость моей испорченности оптом передалась ей.

Поэтому я загородил Елене вид на Рокко, снова наклонился к его измученному лицу и прошептал:

— Пусть твоя душа вечно горит в аду, если ты предаешь Омерту и семью.

Рокко вздохнул:

— Figlio Di Puttana.

Сын шлюхи.

Я поднёс свой пистолет к его виску и нажал на курок.

Елена впервые издала звук страдания позади меня, когда его мозги вылетели через заднюю часть черепа на стену, его ценная картина забрызгана серым веществом.

Когда я повернулся к Елене это было с легкой опаской.

Она видела, как я убивал в подвале того дома в Бруклине. Видела, как я всадил три патрона в голову её отца. Видела, как я выжег глазное яблоко человеку с помощью паяльной лампой и ложки.

Но это другое.

Это мафиозная жестокость. Казнь, а не самооборона.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, бледными, как серебрянные доллары в слабом свете, ее брови высоко взлетели на гладкий лоб.

— Stai been, lottatrice? — мягко спросил я, поддавшись вперёд, будто к взволнованному жеребёнку. (Пер. итал: «все в порядке, боец?»)

Она вздрогнула, затем передернула плечами, крепко схватила меня за руку и притянула ближе.

Когда я шагнул к ней, она встала и так сильно прижалась ко мне губами, что я почувствовал зубы под подушечкой ее губ.

Отстранившись, ее глаза снова стали тёмными, горячими, как небо во время летней грозы.

— Однажды ты сказал мне, что иногда единственная честь, которую можно получить, это месть. — ее глаза быстро переметнулись через мое плечо на мёртвого Капо, а затем вернулись к моим с еще большей убеждённостью. — Спасибо тебе за то, что убил человека, из-за которого моя семья так долго страдала.

Она вновь поцеловала меня, на этот раз мягко и чувственно, посасывая мои губы, перекатывая свой язык по, по-моему, в томном скольжении, от которого у меня стыла кровь. Когда она отстранилась, то обхватила мою шею, положив большие пальцы на обе точки пульса.

— Надеюсь, ты знаешь, что с тех пор, как я встретила тебя, ты стал героем, о котором я даже не подозревала.

Ее слова пронзили меня насквозь, удовлетворяя какой-то укоренившийся комплекс белого рыцаря, которого я зарыл глубоко в земле своей души.

Я был плохим человеком с хорошими намерениями, но люди говорят только то, что хотят видеть, а это то, что Капо злодей.

Даже Козима видела меня таким, хотя я хотел быть только ее героем.

Всю свою жизнь я стремился к этому, как и Елена, быть добрым и сильным, защищать тех, кого я любил, любой ценой, даже если моя мораль не была традиционной.

Я был героем, которого никто не хотел.

До этого момента.

И, черт, это было приятно.

Поэтому я вновь поцеловал свою жену, вливая свою любовь к ней в ее рот, как воду в вазу, надеясь наполнить ее до краев.

И несмотря ни на что, я подумал, что это была подходящая брачная ночь для двух влюблённых злодеев.

Нью-Йорк

Глава 21

Елена

Мы уже находились в самолете где-то над Атлантикой, когда меня начало одолевать это чувство.

То самое, которое сжимает всю грудь и наполняет ее кислотой.

Последние двадцать четыре часа прошли без сучка и задоринки. Рокко и его лучшие капо были убиты, Дамиано и его лучшие люди незаметно заняли их место, появляясь на различных операциях так, будто они всегда там работали. Одного из людей Дамиано ранили, но он выжил, и Дамиано был в диком, ликующем восторге от того, что Неаполь принадлежит ему.

Он был полон идей молодого альфы, только что вступившего в свои права.

Мы с Данте решили, что будет интересно посмотреть, как он справится.

К тому времени, как мы сели в частный самолет, который должен был доставить нас в Коста-Рику, я была измотана. Я помогла организовать фальшивую свадьбу, сама вышла замуж, участвовала в погоне на лодке, а затем выстрелила другому человеку в грудь — и все это за полтора дня.

Это очень тяжело для любого человека, и я заснула стоя, пока мы ждали, когда поднимемся по трапу в самолет. Данте увидел, как я покачнулась, уронил свою сумку на землю и поймал меня прежде, чем я успела упасть. Подняв меня на руки, он легко понес по ступенькам, не обращая внимания на мои протесты. Меня уложили в спальне в задней части самолета, его лицо было раздраженным, будто он должен был подумать о том, чтобы прикрепить кандалы к кровати, чтобы заставить меня заснуть.

Это было мило в доминирующей манере Данте.

Я открыла рот для возражений, когда он откинул мои волосы с лица, но заснула, так и не придумав, что сказать.

Шесть часов спустя, когда я проснулась, в моей груди появилось чувство.

Причин для этого пока не было.

Мы были на пути к началу жизни в Коста-Рике. Данте даже купил мне испанский разговорник в туристическом киоске в Неаполе.

Но что-то было не так.

Я пошла в ванную, чтобы побрызгать на лицо холодной водой, и удивилась, когда, взглянув в зеркало, увидела, как сильно я изменилась за три недели пребывания в Италии. Мои волосы стали золотистыми от солнца, кожа приобрела загар. Но именно глаза казались совсем другими.

Я моргнула темно-серыми глазами, отметив линии улыбки, прижатые к их уголкам, и бодрость выражения. В Нью-Йорке я была так несчастна, постоянно измотана работой и душевной меланхолией, что это отразилось на лице так, как я тогда даже не заметила. Под глазами не было темных кругов и мешков, моя бледная, только для помещений кожа приобрела насыщенный цвет и здоровый румянец, щеки не были такими исхудалыми, а волосы выглядели потрясающе красиво в своем естественном волнистом состоянии.

На мне даже было что-то другое, чем мои обычные нейтральные костюмы и шелковые блузки. Платье от Дольче и Габбана было простого покроя, с рукавами и юбкой А-линии, но на нем был смелый узор из ярких цветов, который я выбрала, потому что он напоминал мне об Италии, и я хотела взять частичку этого узора с собой, когда мы будем уезжать.