Я был слегка изумлен:

— Как быстро у нас разносятся сплетни, а, Жак? Махмуд поднял брови.

— На то они и сплетни, — уронил он флегматично и набил полный рот хуммусом с хлебом.

— Разреши угостить тебя кофе, — любезно предложил Жак.

— Хвала Аллаху, — ответил я, — честно говоря, предпочел бы что-нибудь покрепче.

— Что ж, как хочешь, тогда угощайся сам. — Жак повернулся к Махмуду. Ведь у Марида денег сейчас больше, чем у нас двоих вместе взятых. Он стал доверенным человеком Папы.

Вот эта сплетня мне очень не понравилась… Я подошел к бару и заказал свою обычную смесь. Хейди, сегодня работавшая за стойкой, скорчила гримаску, но промолчала. Эта девушка выглядела просто конфеткой — да нет, если серьезно, она самая красивая из всех фем, которых я когда-либо видел. Ее наряды (она всегда подбирает платья тщательно, со вкусом) сидят на ней так, что многим обрезкам и первам, потратившим массу денег на покупку наилучших искусственных форм, оставалось лишь умереть от черной зависти. У Хейди потрясающие голубые глаза и золотистая челочка до бровей. Бог знает почему, но я не могу равнодушно видеть молодую женщину с челкой. Подозреваю, что во мне скрывается мужененавистник; если когда-нибудь займусь самоанализом, наверняка обнаружу у себя все недостатки, приписываемые мужчинам. Мне всегда хотелось сойтись с Хейди поближе, но, увы, я был не в ее вкусе. Может быть, удастся найти модик личности, которая ей по душе, и, когда мне вставят розетку, кто знает…

Я все еще дожидался своей выпивки, когда неподалеку, возле собравшихся в кучу корейских туристов, которые очень скоро обнаружат, что попали в неподходящее место, раздался знакомый до боли голос: «Мартини, сухое. Довоенный „Вольфшмидт“. Не забудьте лимонную корочку, милая».

Так, так… Легок на помине. Я дождался своего заказа, заплатил Хейди и повертел стакан в руке. Барменша принесла сдачу, и я подарил ей целый киам.

Благодарная Хейди затеяла какой-то вежливый разговор, но я довольно грубо прервал ее: сейчас меня больше всего волновал мистер «Мартини-лимонная корочка».

Взяв стакан, я отошел от стойки, чтобы как следует рассмотреть Джеймса Бонда. Он в точности соответствовал описаниям из книг Яна Флеминга; таким он запомнился мне по эпизоду в Чиригином баре. Черные волосы с пробором, длинная прядь почти закрывает правый глаз, по правой щеке вьется полоска шрама. Черные прямые брови, довольно длинный прямой нос, коротковатая верхняя губа. Ничем не примечательный рот, но каким-то образом он придавал лицу выражение холодной жестокости. Стоящий рядом человек производил впечатление безжалостного, неумолимого, в общем, опасного субъекта. Что ж, он наверняка заплатил хирургам целое состояние за то, чтобы производить именно такое впечатление. Бонд поймал мой взгляд и улыбнулся. Возле глаз знаменитого стального цвета появились тонкие морщинки. Интересно, помнит он нашу предыдущую встречу? Я чувствовал, что за мной внимательно наблюдают… На нем была простая хлопчатобумажная рубашка; брюки, без сомнения, английского производства, предназначены для тропиков. На ногах — черные кожаные сандалии, тоже подходящие для нашего климата. Он расплатился за мартини и направился ко мне, протянув руку.

— Приятно снова встретить тебя, старина, — произнес Бонд.

Я обменялся с ним рукопожатием.

— Не помню, чтобы когда-нибудь имел честь познакомиться с уважаемым господином, — сказал я по-арабски.

Бонд ответил на безупречном французском:

— Другой бар, иные обстоятельства… Особого значения все это не имело. В конце концов, инцидент завершился удовлетворительно. — Да, вполне удовлетворительно — с его точки зрения. Мертвый русский сейчас свою точку зрения высказать не мог.

— С вашего разрешения, меня ждут друзья, — произнес я извиняющимся тоном.

Бонд чуть приподнял уголок рта в своей знаменитой циничной усмешке. Он ответил мне на великолепном арабском, причем на распространенном здесь диалекте, процитировав нашу поговорку:

— «То, что умерло, навеки ушло», — и пожал плечами.

Я не очень понял, что хотел сказать Бонд: то ли нечто вроде «что было, то прошло, забудем об этом», то ли советовал, для моего же блага, забыть обо всех недавних убийствах. Потом вспомнил, что передо мной не настоящий Бонд, а человек, нацепивший модик, скорее всего, с приставкой — училкой арабского языка. Вернулся к столику, где по-прежнему сидели Махмуд и Жак, и выбрал место так, чтобы просматривался весь бар, особенно выход. Тем временем Бонд успел выпить свое мартини и собирался покинуть «Серебряную ладонь». Я неуверенно огляделся. Что делать? Сумею ли с ним справиться сейчас, без помощи модика и училок? К тому же я невооружен. Стоит ли вообще переходить к активным действиям без всякой подготовки? Однако Фридландер-Бей наверняка сочтет, что я упустил возможность нанести удар по противнику, а это значит, не предотвратил чью-то гибель, возможно, гибель близкого мне человека…

Я решил проследить за Бондом; оставил нетронутым свой стакан, ничего не объяснил друзьям, просто поднялся и вышел вслед за «агентом» из бара. Успел вовремя: Бонд как раз поворачивал в один из наших темных переулков. Я осторожно пересек улицу и заглянул за угол дома. Увы, моя осторожность оказалась явно недостаточной, потому что Бонд как сквозь землю провалился. Деваться ему было некуда; оставалось одно: «суперагент» зашел в один из низеньких белых домиков с плоскими крышами, выстроившихся по обе стороны переулка. По крайней мере, хоть что-то удалось выяснить… Немного разочарованный, я повернулся, чтобы возвратиться в бар, и вдруг затылок за левым ухом обожгла ослепительная вспышка боли. Я рухнул на колени. Сильная загорелая рука скомкала галабийю на груди и заставила меня вновь подняться. Бормоча проклятья, я занес кулак; нападавший рубанул ребром ладони по плечу, и моя рука бессильно повисла. Джеймс Бонд негромко рассмеялся:

— Каждый раз, когда в ваше невообразимо грязное, примитивное питейное заведение заходит прилично одетый европеец, кому-то из аборигенов обязательно приходит в голову, что можно спокойно подойти сзади и избавить джентльмена от бумажника. Что ж, дружок, иногда вы натыкаетесь на европейца, которого непросто застать врасплох.

Он хлестнул меня ладонью по лицу, — не очень сильно, — отшвырнул к стене.

Я прижался к холодному шершавому камню; Бонд уставился на меня, словно ожидал каких-то объяснений или извинений. Я решил, что он вправе рассчитывать по крайней мере на последнее.

— Сто тысяч извинений, эффенди, — пробормотал я. В одурманенной болью голове мелькнула мысль, что сегодня Бонд в отличной форме; трудно поверить, что тот же человек две недели назад безропотно позволил вывести себя из бара Чириги. А сейчас он дышит ровно и даже не испортил свою поганую стильную прическу! Наверняка существует какое-то объяснение подобной загадке. Наплевать.

Пусть Папа, Жак или хоть китайские гадальщики пытаются понять, что к чему; лично у меня сейчас слишком болит голова и в ушах звенит.

— Не морочь мне голову всякими «эффенди», — угрюмо произнес Бонд. — Это турецкая форма лести, а у меня свои счеты с турками. Кстати, внешне ты никак на них не похож. — Он подарил мне на прощанье хищную ухмылку и не оглядываясь прошел мимо. Бонд явно решил, что такой мешок дерьма, как я, не представляет опасности. Самое неприятное, что он был прав. Таковы печальные итоги моего второго столкновения с неизвестным, носящим имя героя романов Флеминга. Пока что каждый из нас заработал по одному очку из двух возможных; судя по всему, он многому научился со времени нашей первой встречи или, по какой-то известной лишь ему причине, нарочно позволил тогда запросто выкинуть себя из бара. Как профессионал он был выше меня на две головы.

Пока я, постанывая от боли, плелся к бару, у меня созрело важное решение.

Я объявлю Папе, что ничем не могу помочь ему. Дело тут не просто в страхе перед операцией; черт возьми, пусть хирурги утыкают вею мою голову розетками, я все равно не справлюсь с убийцей. Если мне так наподдали по затылку, когда я просто попытался проследить за ним в собственном. квартале, где каждый закоулок знаком мне, как мои пять пальцев… Не сомневаюсь, что стоило Бонду только захотеть, и он обошелся бы со мной гораздо жестче. Модик просто принял Марида Одрана, местного суперсыщика и охотника за убийцами, за обыкновенного арабского грязного воришку и поступил так, как привык поступать с грязными воришками.