– Ежели чародеи имеют глупость творить свои колдовские дела купно, то есть группою, – переждав воцарившееся столпотворение, процедил отец Герман, – допрос с пристрастием, сиречь пытки, следует начинать со слабейшего, дабы потом его показания уличали сильнейшего. Ведьма упорна в своем преступлении и станет сопротивляться. – Взгляд из-под капюшона переполз на Богдана. – Мальчишка показал необоримую склонность ко лжи… – Его голос стал почти неслышным, когда он коротко обронил: – Начнем со старика.

Мгновение Ирка не чувствовала ничего, кроме ошеломляющего, лишающего сил облегчения. Ее не тронут сейчас! Ее не бросят на страшную скамью, не закрутят у нее на пальцах тиски… Ее не будут мучить! Ни ее, ни Богдана! Палачи взяли другого, а они получили отсрочку! От затопившей ее радости кружилась голова, она практически не слышала диких воплей невезучего деда…

– Пожалуйста! Не надо! Пощадите! – кричал старик.

А гнусавый голос ксендза монотонно спрашивал:

– Когда ты вступил в союз с дьяволом? Что обещала тебе ведьма за помощь в околдовании нашего короля? Использовал ли ты выкачанную из убиенной девы кровь для свершения гнусных обрядов?

– Я ни в чем не виноват! Я никого не убивал! Я дома был! Меня люди видели!

– Тем хуже для тебя, – обронил отец Герман. – Значит, твоя связь с дьяволом столь тесна, что нечистый принял твой облик, дабы ввести в заблуждение свидетелей и дать тебе возможность свершить свое мерзкое деяние безнаказанно! – И после долгой паузы равнодушно распорядился: – Садите жида на «стилець».

У Ирки потемнело в глазах, а потом, словно в выставленном на паузу «дивиди», перед ней возникла картинка. Настолько невозможная, что Ирка чуть не решила, будто чудом вернулась домой и сдуру решила поглядеть фильм ужасов.

Скарбник и инклюзник развернули деда к стулу, грубо сколоченному из досок, в принципе, довольно обычному, если не считать десятка длинных заточенных гвоздей, торчащих в самом центре.

– Насаживай точно посередке, – поучительно сказал стражник-скарбник инклюзнику и прицельно прищурился, глядя то на старика, то на острия. – Чтоб не ерзал шибко на гвоздиках, ровненько чтоб торчал, как свечечка!

Старик слабо, безнадежно рванулся…

И тут Ирка поняла, что все взаправду. Что эти два заигравшихся беспамятных дебила и впрямь собираются посадить деда… на этот «жидивський стилець»! Гвозди действительно, на самом деле вонзятся в него, проткнут насквозь, долго и мучительно убивая старика. И такое уже происходило раньше – все, написанное в учебнике истории, люди делали с людьми на самом деле! И они снова собираются сделать это, на глазах у нее, Ирки Хортицы, наднепрянской ведьмы! Свет померк – красное марево залило взгляд, она видела только очертания жуткого стула.

То странное, непонятное, что сдерживало Ирку, вдруг словно попятилось – будто насмерть испугавшись.

Неконтролируемый поток чистой силы хлынул в Ирку: через глаза, ноздри, каждую пору, клетку ее тела.

Стул разлетелся вдребезги, щепки, как стрелы, брызнули во все стороны. Гвозди шрапнелью разлетелись по камере, заставив стражников бросить старика и метнуться за дыбу. Троица судей дружно залегла под столом. Пыточный балахон пылающими крыльями развевался вокруг темного силуэта ведьмы. Тьма рвалась наружу и выливалась в окружающий мир нестерпимо ярким слепящим светом. На мгновение Ирке показалось, что ее саму разорвет на атомы, но когда боль стала невыносимой, достигла той точки, где все кончается или, может, только начинается, она внезапно прекратилась.

Гвозди протарабанили в стену и осыпались на пол.

Задыхающаяся Ирка тяжело привалилась к каменной стене. Тело ломило от внезапно накатившей слабости. В горле и груди, казалось, тлеют угли, будто при пневмонии. Веющий от стен камеры промозглый холод казался даже приятным.

Ксендз и хорунжий приподнялись над столешницей и обвели камеру ошалелыми глазами.

– Ведьма сломала орудие пытки, – дрожащими губами прошептал ксендз. – Но как же… Она не может колдовать!

Отец Герман медленно и зловеще воздвигся над столом. Мрачный взгляд из-под капюшона впился в расколотый на мелкую щепу «жидивьский стилець».

– Настоящая, – словно не веря самому себе, шепнул отец Герман… и откинул капюшон.

Мерцающий свет факелов скользнул по гладкому, совершенно лысому черепу и в испуге отпрянул от лишенных зрачков кровавых глаз, глядящих с абсолютно белого лица. Черные, как у собаки, губы изогнулись в жуткой усмешке. Глядя на Ирку, отец Герман медленно повторил:

– Самая настоящая! Доподлинная ведьма… – Пряча руки в рукава рясы, немецкий специалист по колдуньям плавным гибким движением обтек стол и скользнул к девочке. – В окрестностях Трира мы сожгли 300 ведьм, так что на 20 деревень остались в живых всего две женщины, – страшные черные губы шевельнулись, мучнистое лицо надвинулось на Ирку, заставляя девчонку в ужасе вжаться в стену. – В Брауншвейге мы воздвигли столько костров, что площадь стала похожа на сосновый лес. В Вюрцбурге мы сжигали женщин и мужчин, учителей с их учениками, членов ратуши и бургомистра с женой и малыми детьми. В Бамберге мы построили дом для заподозренных в колдовстве, где кормили их солеными селедками и не давали воды, и купали в кипятке, куда бросали перец… И ни одна! Ни одна из этих дурочек так и не смогла защитить себя! Те немногие, кто умели хоть что-то, были беспомощны без своих зелий, а остальные просто не умели ничего, идиотки! Клуши жалкие, добрые обывательницы! Ни одна не оказалась подлинной ведьмой! И вот я приезжаю в далекий город варварской страны… – черные губы снова скривила усмешка, – и при первом же дознании натыкаюсь здесь на настоящую ведьму!

– Вы хотите сказать, отец Герман… – проговорил ксендз, с ужасом глядя в обращенный к нему белесый профиль отца-дознавателя, – что наткнулись на… особо злокозненную ведьму? Ведь все ведьмы являются подлинными, и если бы не отцы-дознаватели, что выжигают сию язву огнем, мир бы давно погиб от их гнусных чар, – ксендз сбился на лепет, а потом и вовсе смолк.

Отец Герман ответил ему лишь коротким издевательским смешком и еще на шаг приблизился к Ирке.

– Через все страны и города, в толпе рыдающих от ужаса дурех… – сочащийся из черных губ шепот казался ядовитым, – я искал тебя, подлинная!

Из широкого рукава выскользнула такая же мучнисто-белая, бескровная рука. Гибкий бескостный палец потянулся к вжавшейся в стену девчонке. И каким-то даже ласковым движением он снял чешуйку засохшей крови из уголка ее рта. Бережно подержал на подушечке пальца, словно невесть какую драгоценность. И аккуратно положил в рот.

– М-м-м! – причмокивая, будто конфету сосал, и прикрывая бледными веками лишенные зрачков глаза, словно от наслаждения, отец Герман подержал Иркину кровь на языке… потом шумно сглотнул. Его глаза со сплошным, красного цвета белком, распахнулись широко-широко.

– Ты не просто ведьма, – в замешательстве произнес он. – Я чувствую еще что-то, не могу понять что… – почти нежно прошептал он. – Ты нужна мне, истинная!

– Ты мне тоже… нужен, – запрокинув голову и не отрываясь глядя в пустые глаза, прошептала Ирка. Она смотрела на жуткое существо, чье присутствие заставило оцепенеть всех в камере, и чувствовала, как ее наполняет азартное предвкушение удачи. Все еще может закончиться хорошо! Потому что теперь все сходится! И что она, собачьим нюхом чуявшая живых людей, не чувствовала его, и отсутствие тени, и тяга к крови. Если повезет – они выскочат из третьего тура, и пусть эти психи с их безумной жестокостью навсегда остаются в прошлом!

– Это ведь ты – упырь? – пристально глядя белокожему существу в лицо, спросила Ирка.

Отец Герман запрокинул голову и расхохотался. Из-под черных собачьих губ острыми шильями блеснули тонкие длинные клыки.

– Нет!

Ирка не сразу поняла, что кричат двое: пузатый ксендз и ведущий, превращенный в скамейку.