— Вот закончится вайна, увэзу тэбя в горы, на Кавказ… Станэшь настаящэй царицэй. Всё к тваим ногам брошу: и звезды, и луну, и рэки, и азера! Станэшь ест сладкий виноград, пить тэрпкое вино, дышать горным воздухом. А подрастешь, жэнюсь на тэбэ. Всю жызн на руках насить стану. И родишь ты мне дочку. Назавем ее Сакварела, что значит любимая, чтобы всэгда наша дочь знала, как силно мы ее любим…

— Арсен, а горы… Они какие? Там же камень только… Они высокие-высокие… Как же там люди живут, в камнях? — раздался нежный голосок Тамары.

— Эээ… Зачэм так гаваришь? Горы… ани прэкрасны! Облака, плывущие па нэбу, нэ могут пройти мимо, и изо всэх сил цэпляются за их вэршины, чтобы побыть там еще нэмного. А ты видэла горные рэки? Они звэнят, они пают, неся с гор чистэйшую, хрусталную воду. А озера? Они, словно пиалы, хранят в сэбэ хрусталную воду, что принэсла им рэка. Они глубокие-глубокие, но чистые настолко, что ты увидишь каждый камэшэк на днэ, и захочэш взят его сэбэ на памят, а нэ сможэш — он толко кажэтся близким, а на самом дэлэ он глубоко-глубоко… А водопады? Видала ты водопады? Эээ, дэвочка… Ты ничего нэ видала. Но я покажу тэбэ. Есть в горах и лэса, и луга, и сады. А какой виноград растет у нас!..

Егоров, постояв немного и глядя на ребят, уютно устроившихся возле костра, тихонько, чтобы не спугнуть их и не нарушить такие редкие, и оттого ставшие драгоценными минуты мира и покоя, отошел от костра и направился к Черных. Им еще предстояло обсудить много вопросов.

Мишка, задумчиво собирая прогоравшие угольки в кучку и слушая тихий, ровный голос Арсена, пытался понять, что с ним сегодня стало. Внутри до сих пор что-то неприятное, темное и злое свивало свои кольца, ища выхода.

Он прекрасно помнил, как это что-то вдруг вырвалось наружу, помнил расширившиеся от ужаса глаза немца, застывшие над ним… Помнил и то, как легко было позвать это, как естественно у него это получалось, и как просто подчинить себе человека, парализованного страхом. Его можно даже убить… Убить одним только взглядом. И Мишка чувствовал, что с каждым разом это будет получаться все легче и легче, и все труднее станет удерживать внутри себя это…

А если он вдруг разозлится на Тамару или Арсена? Неужели он и их сможет убить? И что-то ему подсказывало — да, сможет. Сможет, и даже не заметит того, и будет не в силах остановиться, как не мог он остановиться тогда, в лесу… И если бы не Тамара, он бы убил этого Рауля…

Что же такое поселилось в нем? Мишке казалось, что он уже смирился с тем, что ему придется бесконечно видеть и чувствовать людей… И, если признаться, иногда он находил странное удовольствие в том, что видел человека буквально насквозь, со всеми его самыми потаенными мыслями и желаниями. И он даже научился не реагировать на вливавшийся в него при каждом прикосновении шквал эмоций, мыслей и образов, отодвигая все лишнее куда-то на задворки сознания, и словно сквозь сито вылавливая нужную для него информацию…

Да, это было удобно, и даже начинало нравиться. Иногда он чувствовал себя всемогущим, и это поднимало его в собственных глазах. Иногда ему хотелось показать всем, на что он способен, и посмеяться над некоторыми жалкими лицемерными людишками… Но страх стать подопытным кроликом каждый раз останавливал парня от демонстрации своих способностей окружающим.

Но, как оказалось, это все было детской игрой по сравнению с тем, что вырвалось из него сегодня. И Мишка отчетливо понимал: еще немного, и он превратится в чудовище, убивающее одним взглядом. Он уже почти стал таким чудовищем. Как легко и с какой готовностью отозвалось это нечто, когда он взглянул в глаза диверсанта там, в блиндаже. И скольких усилий стоило Мишке загнать это обратно, едва позволив ему выглянуть на мгновение из его глаз… Именно там он почувствовал, что если сейчас выпустит из себя это, то уже не сможет остановиться. И ему хотелось бежать, бежать подальше от людей, чтобы спрятаться, чтобы не допустить…

Самое страшное, что могут пострадать его друзья: Арсен, Тамара, Степаныч, Николай Егорыч… Даже в кошмарных мыслях не мог он допустить, что они почувствуют хотя бы каплю, самый мизер того, что росло и свивалось у него внутри. Нет. Отныне он должен забыть, что он умеет, и вообще перестать пользоваться тем, что в нем проснулось. И никогда, никогда не позволять вот этому даже шелохнуться внутри него…

Мишка, задумавшись, не замечал, что костер почти погас, и он сгребает давно обгоревшей веточкой последние угли, уже едва мерцающие красными звездами сквозь подернувшую их золу, в крохотную кучку. Погруженный в свои мысли и убаюканный ровным голосом Арсена, он все реже и реже шевелил рукой, постепенно проваливаясь в сон, уносивший его в совсем недавнее прошлое, где он был самым обычным мальчишкой, с азартом обходящим часовых, когда война еще казалась игрой…

Возле погасшего уже костра, под низким, усыпанным звездами небом, начинавшим подергиваться первыми, редкими еще тучками, сидели трое. Молодой мужчина, откинувшись на ствол дерева, вглядываясь в звездное небо и видя вместо него что-то другое, шевелил губами. Съежившийся, словно воробей, худощавый подросток дремал, выронив из вытянутой к кострищу руки обгоревшую ветку. Удобно умостив на коленях мужчины голову и укрывшись шинелью, лежала девочка.

Девочка давно уже спала, а Арсен, ласково поглаживая ее по голове, все рассказывал и рассказывал ей о горах, о звездах, о стадах горных коз, кочующих по горным лугам… И снились девочке высокие горы, на которые падали сияющие звезды, и там, где падала звезда, рождалась звенящая хрустальная река, падавшая с горы и образующая волшебные радуги, по которым вились виноградные лозы со свисающими с них сочными и сладкими гроздьями ягод, и внутри каждой ягодки сверкала звезда…

Утро началось с общего построения, на котором Егоров объявил о переброске дивизии на передовую линию. Весь день все провели в бегах и сборах, готовясь к длительному маршу.

Обещанный ночными облачками дождь начался к вечеру и лил всю ночь. Дивизия, укутавшись в плащ-палатки, шагала по размытым дорогам. Пелена моросящего дождя надежно скрывала разрушения и относительно свежие братские могилы, оставленные «похоронной» командой, и оттого этот переход, хоть и был более длительным, не казался таким тягостным, как прошлый, памятный Мишке.

Неразлучной тройке разведчиков повезло — пожалев девчушку, старательно кутавшуюся в большую для нее плащ-палатку, ее позвали в крытую полуторку. Нерешительно посмотрев на привычно шагавших по бокам от нее друзей, она с виноватой улыбкой покачала головой. Правильно поняв нерешительность девочки, из полуторки выпрыгнули два солдата, и всю троицу удобно устроили в машине. Выпрыгнувшие солдаты, подсадив разведчиков, забрались за ними следом.

Переход до нового места дислокации занял неделю. И всю неделю Мишка старательно загонял свой дар как можно глубже, не позволяя себе пользоваться даже крохой дарованных ему возможностей. С каждым днем становилось все труднее сдерживаться. Ему физически не хватало возможности передать друзьям мысли, чувства, и почувствовать их в ответ. Запретив себе пользоваться ставшими привычными возможностями, Мишка чувствовал себя калекой, у которого не было рук или ног. Он сам себе казался неполноценным, словно обрубленным гигантским ножом, и мучился от этого.

Еще пару дней устраивались на новом месте. К концу второго дня после прибытия место обитания разведчиков опустело — Степаныч всех разогнал по заданиям. В этот раз готовились к боям в городе.

На очередное задание Мишка отправился с Арсеном, Тамара оставалась в лагере. Пробираясь в оккупированный немцами город, Мишка нервничал. В последние пару дней с ним явно что-то происходило, но что — он понять не мог. Запретив себе даже думать о своих способностях, он старательно убеждал себя, что это из-за недосыпа люди часто кажутся ему как бы объятыми разноцветными дымками. Ночами ему слышались голоса, и появлялись те же дымки, на которые стоило лишь чуть внимательнее взглянуть, и они принимались уплотняться, свиваясь в светящиеся человеческие фигуры.