Но он сильно сомневался, что изготовители вообще когда-нибудь увидят ее машину. Потому что вряд ли счета за причиненный ущерб будут им когда-либо предъявлены. Он надеялся, что бюджет рекламного отдела телевизионной компании достаточно здоров, чтобы справиться с подобного рода производственными издержками. Так, во всяком случае, он мог позволить себе думать с тех пор, как прозрел. Он даже мог себе примерно представить, каким образом этот трюк был подготовлен. Наиболее вероятно, что некий умелец-механик поджидал звезду на дороге, за милю-другую от аэродрома, чтобы малость ухудшить монтаж. Мак своими глазами видел свежие следы инструмента, происхождение которых неверно истолковал, что и заставило его забить тревогу и броситься охранять бесценную жизнь звезды, которой ничто не угрожало.

Он разорвал отчет надвое и бросил его в корзину. Надо сообщить своей страховой компании, что он не желает разбираться в том, кто и за что должен платить. С него довольно. Он не хочет больше заниматься этой историей.

Мак неожиданно пришел в ярость, что не было свойственно его натуре; он даже не усомнился в искренности Люка Девлина, принял за чистую монету его тревогу и убедительную просьбу обеспечить охрану Клаудии. Идиот, заглотил наживку как голодный карась, потому что сам хотел этого. Хотел обеспечить ее безопасность, защитить ее, позаботиться о ней. Да, хотел всего этого и еще кое-чего, что гораздо более серьезно. Ему вдруг вспомнилось, как он стоял над могилой Дженни и обещал себе, что никогда не будет иметь дела ни с одной из тех женщин, которые слишком азартны, настолько азартны, что способны забыть обо всем на свете, даже о собственном нерожденном ребенке.

Мак конвульсивно вздрогнул и на минуту закрыл глаза, такую боль доставила ему эта мысль. Он не сомневался, что Клаудия за рулем наверняка одержима демоном азарта. Должно быть, существует особый род людей, у которых напрочь отсутствует здоровое чувство самосохранения. Зато, как правило, они непомерно тщеславны. И он понял, что должен сделать, необходимо раз и навсегда прервать отношения с этой женщиной.

Но как? Он все еще помнил ее в своих объятиях, все еще слышал свое имя на ее устах.

Злясь на себя, он хлопнул ладонями по столу и встал, ногой отшвырнув затрещавший стул. Оставалось несколько дел, требовавших завершения. Он отправится в Лондон, заберет свои вещи и приборы из квартиры Клаудии, потом подождет, когда она покинет театр, чтобы и там снять подслушивающие устройства и магнитофон. Если все пройдет хорошо, никто так и не узнает, что он их там устанавливал.

– Клаудия? Ты хорошо себя чувствуешь?

Голос Мелани отвлек Клаудию от бессвязных мыслей и нелепых соображений. Хорошо ли она себя чувствует? Нет, она не чувствует себя хорошо. Она чувствует себя плохо. Впрочем, она не чувствует даже того, что ей плохо, а это уж совсем скверно. Сегодня вечером это ее состояние было заметно; она двигалась по сцене, как сомнамбула, как заводная кукла. Остальные актеры делали все, что в их силах, чтобы прикрыть свою приму, но ничто не могло замаскировать ее тусклой игры.

– Прости, Мелани. Я сегодня была ужасна. – Мелани собралась возражать, но Клаудия призвала сводную сестру к объективности. – Не надо, детка. Я знаю, когда я плохо играю, а сегодня я была плоха как никогда.

– Ты на себя наговариваешь. Нельзя быть такой строгой к себе.

– Неужели?

Она увидела, что Мелани колеблется между необходимостью успокоить ее и сказать правду. Правда одержала верх.

– У каждого может быть скверный вечер.

– Скверный вечер в театре, Мел, совсем не то же самое, что плохой день в офисе. Турист может прийти на другой день, чтобы ему исправили ошибку в оформлении документа, но зритель, который заплатил за кресло в театре сегодня, получает испорченный вечер, который завтра ему никто не исправит. Да он и не пойдет в театр, чтобы проверить, лучше ли я буду играть, когда у меня улучшится настроение.

Мелани присела на стул возле гримировочного столика.

– Ну, что ж теперь поделаешь.

– Я уже кое-что сделала. Позвонила в антракте Джоанне Грей. Она знает роль, мы с ней одного размера, так что костюмы ей подойдут, и с завтрашнего дня она начнет играть за меня до конца недели. Репетиция завтра, около двух часов. – Взглянув на Мелани, она улыбнулась. – Тебе она понравится, Мел, она прекрасная актриса.

– Я ее заранее ненавижу. И полагаю, что ей никогда не сыграть эту роль так хорошо, как тебе. Но, думаю, ты поступаешь правильно; последние дни ты на грани нервного срыва. – Она растерянно, будто извиняясь, приподняла плечи. – Знаешь, это было заметно еще до того, как изрезали платье. Вчера папа вернулся домой, ты не знала? Может, тебе поехать и пожить там. Или у Физз?

– Нет, в Брумхилл я не поеду. Вообще-то я и сама не знаю, куда мне ехать, знаю только одно: мне хочется уехать отсюда как можно дальше. Куда-нибудь, где нет театров, газет и мужчин.

– Ох, Клаудия! Ты говоришь про монастырь! – воскликнула Мелани.

Клаудия удивленно взглянула на нее и вдруг рассмеялась.

– Да, в самом деле театра, газет и мужчин нет только в монастыре, однако, пожалуй, это уж слишком. – проговорила она, успокоившись. – Но вообще это мысль, я подумаю!

– О чем? О том, что это уж слишком? Лучше подумай о чем-нибудь другом. Или о ком-нибудь. – Клаудия воздела руки в запретительном жесте, и Мелани поняла ее движение. – Ну, я имела в виду, что пока можно предпринять что-нибудь для рекламы нового сериала. Скажи, ты сегодня идешь куда-нибудь? Клаудия охнула и взглянула на часы.

– Да, иду, и теперь уж не отменишь мероприятие. Но что касается остального, уверена, что мое внезапное исчезновение на какое-то время из общества будет так же ошеломительно для публики, как и мое появление на каком-нибудь ток-шоу, которое ты заранее позаботишься организовать.

– Ох, Клаудия!

– Не веришь мне? Дай только время, малышка. Ты увидишь игру такого масштаба, что у тебя зубы заломит. – Она встала. – А теперь надо принять душ и приготовиться к появлению на «Позднем времени». Если ты не занята, может, отвезешь меня туда?

– Я? А где же сегодня твой великолепный Габриел Макинтайр?

– Его не будет. Ни сегодня вечером, ни завтра, никогда. Разве я не говорила тебе, дорогая, что он просто хотел выяснить название моей страховой компании?

– Однако! Ну ладно, Кло, что я буду гадать? Выкладывай, что случилось?

– Да ничего такого, чего бы ты не смогла прочитать в завтрашних газетах.

– Ох, Клаудия!

– Следи за своей речью, ты начинаешь звучать, как часы с репетиром. И скажи мне наконец, ты идешь со мной? Или у тебя на сегодня намечено что-нибудь поинтереснее?

– Что может быть интереснее, чем пойти с тобой? – Клаудия с усмешкой посмотрела на нее, но спорить не стала; она была благодарна сестре, что та готова составить ей компанию. – И знаешь, Кло, я не могу дождаться, когда ты нарядишься в новое платье. – Мелани взглянула на бледно-голубое из шелкового крепа платье, закреплявшееся на тонком ошейничке. Оно висело на дверце гардероба, сексуальное, но в то же время и элегантное.

– Боюсь, ты разочаруешься. Его покупка – ужасная ошибка, совсем не мой стиль. И ты ведь знаешь это «Позднее время», они там любят что-нибудь кричащее. Ну ладно, что я тебе говорю, ты и так прекрасно все понимаешь.

– Понимаю. Наверное, лучше было бы что-нибудь красное.

– Да уж, как говорится, к моей бы мордашке еще и башку приставить, она бы и главный приз выиграла.

Все кончено.

Мак вымел из ее квартиры все видимые и невидимые признаки своего присутствия, отсоединил электронное наблюдательное и прочее оборудование с дверей и с телефона, а потом отправился к театру, дождался окончания спектакля и снял там все жучки и записывающие устройства.

Работа заняла немного времени, но он был рад поскорее покинуть это место. Старые половицы трещали и под его ногами скрипели, и, хотя он отнюдь не был суеверен, его в эти минуты не удивляла мысль, что по темному театру шатаются призраки. Он здорово испугался, услышав хрипы и сдавленные проклятья, которые, как эхо, мрачно пронизали пространство, и без того населенное сквозняками, но тотчас догадался, что звуки исходят со стороны осветительской платформы, и, искаженные и утишенные отражением, они оказались человеческим голосом. Филлип Рэдмонд говорил, что у них там, наверху, проблемы с новой аппаратурой, и он, очевидно, решил использовать возможность поработать, пока театр пуст. Мак мысленно попросил у этого человека прощения за все те подозрения, которые имел на его счет.