На улице его обдаёт шумом и солнцем.

Апрель… Ещё кое-где лежат, как серые заплаты на чёрной земле, пласты грязного снега, яркое солнце слепит глаза, звенит трамвай, гудят машины. На углу переулка он встречается с Мишкой Костюковым — футболистом и рыболовом. Игорёк забывает о своём огорчении и заботе. Мишка зовёт его на рыбалку, в магазин, где продают специальную наживку, на которую рыба так и прёт, так и прёт…

Во время урока Игорёк вынимает письмо дедушки и думает, к кому обратиться за помощью. К отличнику Иванникову? Он, конечно, выправит все ошибки. Но ему надо всё объяснять: дедушка — революционер, исполняется дата, надо напомнить… А потом, когда Борька Иванников всё узнает, он скажет: «Эх, ты! Дедушка в ссылке был, ему расстрел грозил, а ты даже слова этого не можешь написать правильно! Внук!»

Стыдно… Может быть, к учителю? Но учитель повторит то, что сказал бы и Борька Иванников, да ещё добавит: «Эх, Игорь, вот видишь, как нехорошо отставать по русскому языку!» Пойти к пионервожатому? Тоже пристыдит, любит читать мораль… К школьному сторожу? Ну, сторож тоже грамотей вроде него…

В юридическую консультацию? Игорёк думает. Он слыхал, что туда ходят правильно составлять важные бумаги, но, видно, его просьбу если и уважат, то не без того, чтобы высмеять… К отцу или матери? У-у, тут только дай повод, только дай зацепку, разговор будет на час. «Мы тебе говорили — надо заниматься, а не смотреть телевизор, не ходить то и дело в кино… Мы тебе говорили — подтянись по русскому! По всем предметам пятёрки, почему же по русскому отстаёшь?» И опять, конечно, повторят слова, которые сказал бы Борька Иванников.

Игорёк скисает. Остаётся ещё одна перемена и один урок, но он ничего не придумал и, кажется ему, ничего уже не придумает. К кому ни обратись — все его будут стыдить. Все будут повторять слова, которые сказал бы ему Борька Иванников. Нет ни одного человека, который мог бы выручить его и ни в чём не упрекнуть.

Впрочем… Игорёк улыбается и даже подскакивает на месте. Он нашёл выход. Сам себе он кажется умным и сильным человеком, способным преодолеть любые препятствия, как бы они ни были трудны.

На переменке, когда ребята высыпали во двор греться на солнце и играть, Игорьку не до игр, он ходит от одного к другому и, как бы невзначай, спрашивает:

— Юрка, послушай, как пишется «прокламация»? «Пра» или «про»?

Юрка отвечает.

— А-а! Так! Галя, «растрел» — два «с» или два «л»?

— Какой «расстрел»?

— Ну, слово «расстрел»?

— С двумя «с».

— Так, хорошо.

Дела идут блестяще. От каждого по словечку — и у Игоря грамотно написанное письмо. И никто не догадается, в чём дело.

— А «зародившийся»?

— Что «зародившийся»? — не понимает Галя.

— Ну, кружок!

— Кружок? А про что ты это пишешь? Зачем? Ребята! Игорь статью в газету пишет про наш драмкружок! Что он зародился, а потом распался!

— Да ничего я не пишу! — Игорёк прячет свой листок и убегает.

Больше спрашивать нельзя. Вот, может быть, только где-нибудь в сторонке, осторожно…

Звенит звонок, Игорёк идёт в класс, садится за парту и пробует подсчитать, сколько ещё осталось сомнительных мест. Много… А сколько их он не нашёл!

Кончается урок, и все бегут домой. Игорёк медленно идёт из школы, размахивая портфелем. Что же всё-таки делать? Признаться? Ведь дедушка такой добрый, он всё поймёт… Ну, придётся, конечно, дать обещание… А может быть, позвонить по телефону?

«Справочная? Скажите, пожалуйста, как пишется слово „провокационный“? Сколько в нём „а“ и „о“ и где они стоят?»

«Да вы что, товарищ? Мы адреса даём, а этому в школе учат…»

Нет, так не пойдёт…

Игорёк уже возле дома. Он стоит минуту, другую… Что же делать, надо идти…

Но дедушки нет дома! Игорёк радуется.

Нет дедушки и через час, и через два. Он появляется поздно и проходит к себе уставший и грустный. Игорька он не тревожит.

«Пронесло!»

На следующий день дедушка тоже не спрашивает о письме. Почти всё время он сидит у себя в комнате, но никто этого не замечает: каждый занят своим делом. Но Игорёк видит: не выходит… Что там, за этой неподвижной дверью?

— Дедушка! — крикнул Игорёк.

Не сразу открылась дверь, и в ней показался Павел Григорьевич. Он остановился в нерешительности, словно прислушиваясь.

— Дедушка! — повторил Игорёк.

Павел Григорьевич всмотрелся:

— А-а, ты здесь…

Он медленно дошёл до стола и, положив на него руку, опустился в кресло.

— Ты что, Игорёк?

Игорёк единым духом выпалил:

— Письмо переписал, но не совсем… Не совсем… Ты посмотри, а я, где неправильно, исправлю…

Павел Григорьевич вздохнул.

— Не можешь, значит? — спросил он тихо и добавил после тягостного для Игорька молчания: — Я бы прочёл и поправил, но тоже не могу.

— Почему, дедушка? Ты и не учился, а на заводе работал и в ссылке был, но пишешь лучше меня.

— Да, было… А сейчас не могу, Игорёк. С глазами у меня… Только ты молчи пока: отцу не говори, матери тоже… — С надеждой Павел Григорьевич вдруг спросил: — Ты в какой рубашке? — Он сощурил глаза и всмотрелся во внука. — В полосочку?

— Нет… — испуганно ответил Игорёк. — Нет, дедушка… В клеточку.

— Ну вот… — сказал Павел Григорьевич, вздохнув, и рука его упала со стола. — Вот…

Притихший Игорёк замер, боясь вздохнуть.

— Когда же это случилось с тобой? — спросил он наконец.

— Вчера, Игорёк… Газет не могу читать, предметы плохо различаю.

— А к доктору сходить! — вдруг воскликнул Игорёк.

— Нет, Игорёк, доктор не поможет. Был.

Игорёк бросился к дедушке и, обняв его, повторял, убеждая, как мог:

— В полосочку! В полосочку! В полосочку!

Павел Григорьевич усадил Игорька рядом с собой и сказал:

— Читай то, что тебя смущает, я скажу, как выправить.

— В полосочку, в полосочку! — повторял Игорёк, вытирая слёзы. — В полосочку!

В двенадцать ночи, когда Шурик ещё не ложился спать, вдруг во дворе громко залаяла Томка. И тотчас же взвизгнула, словно её ударили.

Шурик выскочил на террасу.

В темноте нельзя было различить даже сосен, окружавших дом. Шурик щёлкнул выключателем. Яркий и пронзительный свет ослепил глаза.

Томки в конуре не оказалось. Около неё валялся небольшой остроугольный камень; один край его был окровавлен. К голубятне на чердаке сарая приставлена лестница, до сих пор стоявшая в другом месте. Стало ясно, что воры пытались похитить голубей.

Шурик обошёл дом кругом. От террасы, где была конура Томки, к калитке вёл след из крупных капель крови. Мальчик пальцем дотронулся до одной из них и увидел песчинки, вместе с кровью прилипшие к пальцу.

Шурик вышел на дорогу. Фонарь был разбит. В темноте мальчик потрогал землю слева: она была сухая, справа песок прилипал к руке — значит, Томка, преследуя нарушителей, побежала на Канатчикову улицу, оставляя на песке кровяные следы.

Было по-осеннему прохладно и сыро. Шурик в одной рубашке часто вздрагивал от неприятного ощущения сырости и ускорял шаги, думая согреться быстрой ходьбой.

Не было видно ни одного человека, все словно попрятались, и только мальчик шёл в темноте по пустынной улице.

Тихо, точно весь посёлок вымер. Кое-где в домах горели огни. Иногда из хорошо освещённых комнат доносилась музыка. Но вот опять гавкнула и зарычала Томка. Можно было подумать, что она нагнала вора и бросилась на него. Шурик побежал в ту сторону, откуда донёсся лай.

На перекрёстке двух улиц горел фонарь, и мальчик увидел низенькую фигурку бегущего человека; штанина его была разорвана, длинный клок волочился по земле.

Томка, поджав заднюю лапу, не бежала, а скорее ковыляла за неудачным похитителем.