— Домой ко мне, а там сам разберусь.

Они выехали за ворота, Курт обернулся, посмотрел на склады, обнесенные забором, он как бы прощался с тем местом, где ему довелось провести не один день, многие из которых он мог бы считать удачными. Но Курт надеялся, что главная удача у него впереди.

— Чего нос повесил, Стресс, а?

— Тормоз у меня из головы нейдет.

— Обленились вы, потому и проколы. Раньше такого не было.

Стресс решил поговорить с хозяином начистоту.

— Не надо было связываться…

— Это не твоего ума дело.

— Ребята недовольны.

— Когда они довольны были? Штуку заплатишь, спрашивают, почему не полторы, дашь полторы — почему не две заплатил?

— Я никогда насчет денег бузы не поднимаю, — напомнил Стресс.

— Все равно ленивый. Ты соберись, не расслабляйся. Присмотрел нам афганского героя, так теперь и воюй с ним самостоятельно.

— Я вот все думаю, как мне до него добраться.

Тормоз-то думал, сам с ним разобраться, ни черта не сказал, где его теперь искать.

— Спугнул Щукина, теперь ищи его, — Курт барабанил пальцами по пыльной приборной панели. — Ты что, машину помыть не можешь?

— Дел много было.

— Не нравишься ты мне. Стресс, нюх теряешь и форму. Как пьяница — уверен, что все в порядке, а сам с каждым днем деградируешь. Ты даже побриться сегодня не успел. С чего начинать думаешь?

— С вокзала. Где же его еще искать?

— Правильно.

— Пройдусь по бомжам, расспрошу. Небось после встречи с Тормозом, Щукин теперь с полными штанами сидит где-нибудь в подвале, а бомжи ему объедки с «Мак-Дональдса» носят.

— Резонно, лови кого-нибудь, за воротник хватай и тряси пока не расколется. Блох от них наберешься.

Выполнишь все как следует, на месяц в отпуск отпущу.

Курт говорил таким тоном, словно был директором предприятия. Но Стресс воодушевился.

— Давно хотелось.

— Сейчас тут осень, грязь, холод, а ты полежишь под пальмами. Вали на Кубу, Стресс, там проститутки дешевые и страстные.

— Нет, — помотал тот головой, — я сперва к родителям, в деревню, а там дальше Сочи не поеду.

— Что, паспорт у тебя грязный, в компьютер занесен?

— Нет, не люблю я заграницы.

— Зато деньги заграничные любишь.

— По мне, все равно какие, лишь бы за них водку продавали, да бабы давали.

— Мало тебе, Стресс, надо для этой жизни. Счастливый ты человек! — Курт усмехнулся снова и подумал:

"Стоит из-за этого рисковать жизнью? Убивать других?

На водку, да на бабу заработать можно, не входя в конфликт с законом, не подставляя голову под пули".

— Ну Стресс, удачи тебе и долгих лет жизни, — расхохотался Курт, хлопнув бандита по плечу. — Покрепче руку пожми, может, в последний раз. Ни пуха, ни пера.

— К черту, — пробормотал Стресс и поморщился.

Курт резко хлопнул дверцей, хотя та закрывалась от легкого прикосновения.

В какой именно квартире высотного многоэтажного дома живет Курт, не знал даже Стресс, никто из бандитов никогда не бывал у него в квартире. Живет он один, или еще с кем-то, об этом Курт не докладывал, он даже в подъезд никогда не заходил, терпеливо дожидался пока машина уедет.

Так случилось и на этот раз. Джип скрылся за углом дома, и тогда Курт пошел прочь от дома, пересек пустынный двор, обошел пятиэтажку и оказался перед домом старой постройки, неприглядным двухэтажным, но с эркерами, такие возводили в конце сороковых — начале пятидесятых годов для технических специалистов крупных заводов. Дом огораживал выкрашенный зеленой краской деревянный забор. Во дворе виднелись гаражи. Курт поздоровался с соседкой, развешивающей белье на длинной, через весь двор, веревке.

Поднялся в квартиру.

Убранство не отличалось ни изысканностью, ни дороговизной — только то, что нужно для жизни, может быть, чуть-чуть больше. Любое свое пристанище Курт считал временным, зная, что впереди его ждет роскошная жизнь. Если, конечно, доживет.

Он не строил иллюзий насчет собственного бессмертия, слишком многие из его работодателей уже отправились в мир иной, некоторые не без его помощи.

«А каждая чужая смерть приближает твою собственную», — любил говаривать Курт, когда его не слышал никто из его банды.

Он подмигнул, как человеку, чемодану, стоявшему в прихожей. Еще несколько дней тому назад он упаковал в него все необходимое, скрупулезно проверил квартиру — не осталось ли в ней хоть одной его фотографии, хоть одной пленки с негативом, бумажки, написанной его рукой.

«А теперь — Панкратов и Сиваков, — усмехнулся Курт, глядя на свое отражение в зеркале, — держитесь! Переиграть вам меня не удастся. Хорошо все-таки, Илья Данилович, что я трахнул твою жену. Теперь в разговоре с тобой, я буду чувствовать себя более уверенным. Нельзя засиживаться на одном месте и в одном качестве. Меняйся вместе с жизнью, и тогда неприятности и смерть не догонят тебя. Неси неприятности и смерть другим, а направленные тебе, отбивай как мячи в теннисе.»

Курт оставался почти на сто процентов уверенным в том, что никому не удастся восстановить последовательность событий при расстреле конвоя с безобидным грузом кока-колы и сахара.

«Вот только бы Щукина удалось убрать. Эх, Тормоз, Тормоз, не надо было держать так высоко голову».

Курт поправил прическу, стоя перед зеркалом, и посмотрел на часы. У него в запасе оставалось совсем немного времени для того, чтобы привести себя в порядок и направиться к Панкратову.

«Наверняка, Сиваков уже сидит там. Пусть Панкратов видит, как меняется лицо Ильи Даниловича, когда он увидит меня».

Если сегодня удача покинула Андрея Подберезского, то Комбат попал в полосу везения. Он чувствовал — все ему удастся, все будет хорошо. Перед выходом из дома, он еще раз осмотрел Семена Щукина, заставлял его поворачиваться то левым боком, то правым.

— Дурацкая, конечно, борода была у тебя, но дело свое она сделала.

— В каком смысле? — забеспокоился Щукин.

— А в том, что без нее тебя узнать трудно.

— Я и сам себя не узнаю, — признался бывший капитан советской армии, — китель жалко.

— Чего?

— Китель, говорю жалко.

— Так я ж его оставил, не высох еще.

— А так бы, я в нем пошел.

— Едем, — Комбат подтолкнул его к выходу, и мужчины спустились по узкой лестнице.

— Ото, давненько я в машинах не ездил. Только на метро.

Щукин сел в машину Комбата, он был трезв, почти как стеклышко.

Борис Рублев отучил его пить за несколько часов.

Встречаются люди, которые могут не прикасаться к рюмке и пить очень умеренно, когда вокруг них никто не злоупотребляет спиртным, но стоит им попасть в дурную кампанию, как их начинает нести. Щукин был из этой категории.

— Как ты себя чувствуешь?

— Такое впечатление, будто света добавили.

— Вот и держись.

На вокзале было многолюдно. Комбат чувствовал себя не в своей тарелке. Уж слишком за многими приходилось следить, тут врагу есть где затаиться. Хотя, вроде бы, и ни лес, и ни скалы. А вот Щукин чувствовал себя точно рыба в воде.

— Ищи своих друзей, приятель.

— А чего их искать, они все на виду.

Комбат даже не сразу заметил бомжа, сидевшего, как на стуле, на мусорнице, перед его ногами стояла порванная полиэтиленовая сумка с пустыми бутылками. Бомж, оставляя кетчуп и хлебные крошки в густой бороде, уминал недоеденный хотдог.

Щукин, одетый в великоватую для него куртку, с плеча Комбата, в джинсах, подошел к нему и стал рядом. Бомж, не поднимая глаз на лицо подошедшего человека, посмотрел лишь на его башмаки. По обуви легко определить: состоятельный человек или нет, может тебе чего подать или пошлет подальше и уж, наверняка, стоит узнать — больным окажется удар башмаком или у него подошва мягкая.

— Подайте бывшему джазовому музыканту, — давясь безвкусной сосиской, прогнусавил бомж.

— Ты что, Труба, среди своих не побираются.

Бомж, по кличке Труба, который и в самом деле когда-то был джазовым музыкантом, но с полгода тому назад пропил свой инструмент — саксофон, поднял глаза.