Знаете, бывают дни, когда лежишь в кровати и точно понимаешь, что лучше из нее не подниматься. Даже глаза открывать не стоит. Ибо вместо доброго и светлого — мир встречает тебя осенними тучами в августовский день и мухой в стакане. От чего умирают последние, увязнув в сиропе на дне, до сих пор остается для меня загадкой. Они все-таки утопленники или жертвы стремительного диабета? В любом из вариантов их агония была сладкой. В прямом смысле слова.

Медленно потянувшись, я вспомнила, что моя жизнь отнюдь не сахар, и подниматься из такой уютной кровати хочешь не хочешь, а придется. Хотя бы потому, что профессор Цеброн Фурси не прощает прогулов своим подчиненным, как и многих других человеческих слабостей. А еще он ректор в Дольсгорском Университете Общей Магпрактики, где весь предыдущий год я, Оника Сатор, от души травила студентов. В смысле преподавала им комплексное зельеварение и отвары. И, если хочу продолжать занимать эту чудесную должность, то стоит поторопиться на сегодняшний педсовет.

Такой мантрой я поднимала себя из кровати уже год, буквально заставляя себя изо дня в день учить оболтусов как правильно травить, травиться и варить настойку от насморка. И периодически даже вспоминала, что очень благодарна судьбе за сломанную жизнь и, хоть нелюбимую, но все-таки работу. Последняя позволяла не скитаться под мостами и не влачить жалкое существование.

Меня, лучшую ученицу Академии Спецтьмы, не взяли в аспирантуру по профилю! Знаете, почему? Я слишком “низкая и миленькая” для смертоубийства. “Глядя на вас, преступники умрут со смеху”, — говорили мне все эти ужасные бугаи из приемной комиссии, ни капельки не стесняясь отказывать по такой нелепой причине. Будь на моем месте парень — его бы разорвали на части, желая заполучить ценного специалиста в свои ряды. Проклятые женоненавистники!

Благо, аспирантуру я все-таки закончила — надо мной сжалился один старик-преподаватель и взял к себе. Правда, специализация у него зельеварение и скорее яды, нежели отвары, а студентов он к себе на практику не брал вовсе. И по-настоящему сделал для меня исключение, проникнувшись моим старательным изучением предмета в академические годы. Все убеждал в уникальном таланте и говорил, что с радостью откроет секреты зельеварческого мастерства. Получив пятнадцать отказов по хоть сколько-нибудь подходящей специализации, столкнулась с тем, что остальное, менее соответствующее и более скучное, уже заполнено другими студентами, и места для меня нет. Пришлось согласиться на предложение профессора Ирвина Блеоссина и простоять два года своей жизни возле котла. Нет, опыт был безусловно бесценный и грандиозный. Профессор и вправду открыл для меня свой предмет с новых сторон и поделился тайнами, за которые многие готовы были бы душу продать… Но. Всегда есть но. Варить уникальные зелья и яды — это не то, ради чего я терпела шесть лет насмешек и унижений за маленький рост и детскую внешность, буквально выгрызая себе звание лучшей ученицы. Четыре года в спецпансионе даже вспоминать не хочу. От него лишь один положительный момент — он являлся гарантом зачисления в Спецтьму.

И вот пережить весь этот многолетний ад, чтобы потом в поисках работы слышать бесконечное “Вы нам не подходите” и ущербное хихиканье в кулачок? Поступившее год назад из этого университета предложение преподавать комплексное ЗЛО (как бессовестно сокращали название дисциплины адепты) стало для меня спасением. Мне было элементарно не на что жить, да и негде. Из общежития меня на тот момент уже выселили, поскольку обучение в аспирантуре было закончено, а заработанных на дипломах и курсовых денег едва бы хватило на аренду даже собачьей будки, не говоря уже хоть о чем-то другом. Благо отличникам моя родная академия предоставляла и жилье, и питание.

Вот и о том, чтоб отказаться от должности преподавателя в Университете Общей Магической Практики, где мне предоставили крышу над головой, трехразовую кормежку и скромное жалованье, и мысли не было. В Дольсгор, где и находится указанное учебное заведение, я уезжала воодушевленная и полная надежд. Надежд со временем поубавилось, как и моей святой веры в то, что все это временно. Через еще двадцать семь неудачных собеседований решила, что с известной поговоркой про “постоянное” лучше не спорить.

И вот в это, возможно, прекрасное утро я, Оника Сатор, двадцати семи лет от роду, открыла глаза, чтобы убедиться — с предчувствиями надо считаться. Закрыть очи и развидеть этот кошмар уже не получится — поверх белого постельного белья синие волосы смотрелись особенно контрастно.

Я брезгливо подняла свой собственный локон, пытаясь разобрать ошибку в магическом плетении. Паралельно костерила одного плешивого библиотекаря с его советами попробовать новое заклинание. Волосы, брови и ресницы каждую неделю подвергались с моей стороны заклинанию, окрашивающему их в абсолютный черный цвет. Это немного добавляло возраста, и можно было подумать, что мне целых восемнадцать, а не пятнадцать, как многие заблуждались, лет.

Ровным счетом ничего не поняв из плетения вообще, я, будто ужаленная, вскочила с кровати и бросилась в ванную. Благо, выделенная мне комнатка, хоть и была размером четыре на четыре метра, но при этом имела собственный санузел. Перед небольшим овальным зеркалом, вечно висящим слегка косо из-за неправильного центра тяжести, остановилась, как вкопанная.

Пульсаром мне по голове! Какой кошмар! Брови тоже синие! Как будто мне по лицу кто-то две ягоды черники раздавил и размазал. Вкупе с моими голубыми глазами, кажется, я стану претендентом на какое-нибудь синее прозвище от щедрых до таких дел адептов. Нужно срочно развеять заклинание и наложить старое, проверенное годами.

Через час безуспешных танцев с магическими плетениями возле маленькой раковины, над которой и висело зеркало, я сдалась. Не то, чтобы это было в моей натуре, но на педсовет прийти вовремя у меня уже точно не получится. А это скверно. Ректор грозился мне страшными карами (увольнением) за любой, самый маленький повод, который я ему предоставлю. Очень сильно старик на меня взъелся после того, как весь преподавательский состав слег на два дня, угостившись моим чаем. А я что? Я — ничего. От души людей угостила, торт нарезала, кто же виноват, что они так неудачно коллективно что-то испорченное сожрали? Я вот ничего, кроме чая с тортом, не ела, и со мной все в порядке было. Поверить мне, естественно, не поверили, жестоко обличая отравительницу в моем лице, но и доказать ничего не смогли. Даром, что ли, я два года у котла стояла? Если б знали еще, кто на самом деле в аспирантуре мне преподавал, даже бы на тесты торт отправлять не стали. У профессора Блеоссина оказалась интересная молодость, много тайн и секретные знания в области зельеварения, которыми старик со мной с удовольствиями поделился. Правда, потребовав магическую клятву о неразглашении.

В общем, когда до кучи и пара десятков студентов оказались в лазарете, ректор меня гонял и в хвост, и в гриву за самые малейшие недоработки. Приходилось изрядно стараться, чтобы не быть все время под прицелом. Впрочем, на все недовольства по поводу отравления адептов, я самым бесцеремонным образом заявила, что это учебный процесс. Он же не предъявляет преподавателю по смертоубийству претензии, когда после его занятий в лазарет идет толпа покалеченных? Тогда какие ко мне вопросы? Вот после этого профессор Фраси на меня и взъелся.

Поэтому на педсовет, который был созван в преддверии учебного года, опаздывать было никак нельзя. Быстро умывшись, стянула волосы в пучок, надела свой любимый черный костюм-тройку с белой рубашкой и ненавистные туфли на высоком каблуке. Эту обувь не любила за неудобство, вечные мозоли и мучительную боль. Но из года в год в моем гардеробе были исключительно такие модели. Они прибавляли мне от шести до десяти сантиметров и позволяли чуть меньше ненавидеть окружающих. Люди выше 175 см автоматически попадали в список врагов и считались тупыми бугаями или дылдами. Потому что именно они чаще всего звали меня обидным прозвищем “полторашка”. Правда после второго курса, когда начались практические занятия, и нас начали ставить в спарринги — охоту обзываться я отбивала этим людям с чувством глубокого удовлетворения. Правда боязнь тех, кто сильно выше, видимо, будет жить со мной до очистительного костра.