Это было давнишнее послание, написанное, вероятно, еще осенью. Чернила так выцвели, что ему едва удалось разобрать слова.

«Так холодно, а я безмерно одинока. Ну хоть бы кто-нибудь пришел!»

Кон перечитал письмо несколько раз, потом сунул его туда же, где лежали остальные. Одинокий человек порой делает странные вещи, он знал это по себе. Ему часто бывало одиноко, и, подобно другим ковбоям, много ездящим в одиночестве, Кон частенько разговаривал со своей лошадью. Если кто-то долго живет один взаперти, у него начинается домовая лихорадка, и ему до смерти надо хоть с кем-нибудь поговорить. Вот и эта женщина на севере тоже нуждалась в собеседнике.

На ранчо «Пять решеток», видно, давно никто не появлялся. Бандиты действительно убрались вскоре после инцидента в горах. Очнувшись после обморока, Кон обнаружил возле себя одного Скотта, который варил что-то на костре. Поев вместе, они отправились на ранчо «СТ».

Неплохое местечко выбрали ребята, думал он, бродя по ранчо «Пять решеток», теперь оно ничье. Парнелл и его бродяги осели здесь, не собираясь долго задерживаться, налаживать хозяйство; так, жили, пока жилось, пока можно было воровать в округе.

Ранчо уютно лежало в прогибе скальной стены, окаймленное деревьями, а небольшая рощица в стороне защищала его от ветра. Дом казался достаточно прочным, и воды имелось в избытке. Трава весело зеленела на начинающемся прямо перед двором пастбище. Словом, осев в таком месте, честный человек да еще с головой обязательно бы преуспел.

По дороге назад Кон несколько раз останавливался, вынимал записки и перечитывал их. Ничего выдающегося в них не было, но они рассказывали об одинокой девушке где-то на севере, которая подолгу не видела людей, отделенная от них простором равнин.

Конагер подъехал к бараку, спешился и начал кидать в кучу свои пожитки.

Леггет вышел из амбара и несколько минут молча следил за ним, а потом спросил:

— Сматываешь удочки?

— Угу.

— Старик расстроится. Уж очень он к тебе привязался.

— Он хороший человек.

— Поговорил бы ты с ним. Он хочет сделать тебя старшим гуртовщиком, сам мне говорил. И сделает, и будет прав. Ты ведь спас и его, и все его имущество.

— Я делал свою работу.

— Ты сделал гораздо больше. Гораздо больше, чем можно было от тебя ожидать.

Конагер выпрямился.

— Мистер, если я нанимаюсь к кому-то на работу, я блюду его клеймо. Если мне что-то не нравится, я ухожу. Мой конь и мое седло всегда при мне, и на свете еще столько мест, которых я не видал. Но когда кто-то нанимает меня, то я считаю, что он нанимает и мои мозги, и вообще все, на что я способен.

— Ты выставил этих скотокрадов вон из нашего штата.

Конагер покачал головой.

— Не стоит так говорить. Я просто не давал им спокойно жить. Люди, не желающие жить честным трудом, обычно очень ленивы, и, если их постоянно теребить, они, как правило, предпочитают поискать себе другое место.

Скатав одеяла и приторочив узел за седлом, Кон пошел на кухню и попросил у повара кофе. В это время вошел Сиборн Тэй и тяжело сел на стул.

— Как дела на пастбищах?

— Порядок. Снега было много, трава прекрасная. Падеж незначительный. Я бы сказал, что впереди у вас очень неплохой год. — Он отхлебнул кофе. — Мистер Тэй, я хочу подвести черту под моим пребыванием у вас.

— Но послушай, Конагер, разве можно так подняться и все бросить? Ты же очень здесь нужен! Я рассчитывал, что ты станешь старшим гуртовщиком. У меня больное сердце, силы уходят… Предлагаю сотню в месяц.

— Не пойдет.

— Да подумай же, ну где еще столько получишь? Ты рисковал головой за тридцать долларов в месяц и заслуживаешь хорошего оклада. Вот что, даю тебе сотню в месяц и десять процентов от прибыли.

— Мне нужно съездить на север. У меня там дело.

Тэй продолжал тихо спорить, но Конагер молча прихлебывал кофе. Повар положил перед ним кусок пирога, и он съел его.

— Я не знаю, как все сложится. Могу и вернуться. Но если вернусь, то наложу лапу на «Пять решеток». Не буду у вас работать, но стану вашим соседом.

— У тебя есть девушка? Ты хочешь жениться?

— Не знаю. Я никогда не был женат, и мне плохо верится, что смогу ходить в упряжке.

Он и правда не знал. Как-то так сложилось, что в пору жениховства Кон всегда оставался позади всех. К тому же часто работал на дальних ранчо, где о девушках только вспоминали. Другие парни, нисколько не лучше его, так или иначе находили себе прекрасных жен… и ужасных, впрочем, тоже. Это чуть-чуть пугало.

Его первая молодость давно прошла, и времени на розовые мечтания, можно считать, не осталось, но все же… но все же!

Мечтать никому не запрещается, и та девушка, которая привязывала записки к перекати-полю, тоже, думалось ему, умела мечтать. Так что он просто поедет на север, останавливаясь где придется и поглядывая по сторонам. Если увидит одинокую хижину, где живет девушка, то все в порядке. Он ее сразу узнает.

Кон часто задавал себе вопрос: а как же она там живет одна? И в конце концов решил, что, наверное, она дочь какого-нибудь скотовода или фермера.

Допив кофе и рассовав по карманам деньги, заплаченные Тэем, не потрудившись пересчитать их, Конагер вышел во двор. Тэй проводил его до двери.

— Да черт возьми, парень! — На его лице было написано искреннее огорчение. — Ну зачем тебе скакать, задрав хвост, по всей стране? Ты можешь свить себе гнездо прямо здесь, часть моего ранчо тебе уже принадлежит.

— Я вернусь как-нибудь по весне, вместе с дикими гусями, — улыбнулся ковбой, садясь в седло.

Он помахал Леггету и Мак-Гиверну, который остался теперь один в бараке, потому что Юстон ушел еще раньше.

Прерия кажется зеленей вдали, чем вблизи. Наверное, оно всегда так.

Похоже, он затеял большую глупость: собрался искать девушку, писавшую записки. Задача из числа невыполнимых. А глупо вдвойне, потому что девушка как пить дать закидывала крючок на молодого-удалого, во всяком случае, вовсе не на такого старого черта, как Кон Конагер.

Он не строил на свой счет иллюзий — твердолобый мужлан, как говорят, ни кожи ни рожи, да и от жизни кое-чего досталось. Его тело испещрено шрамами, и душа тоже. Только и осталось, что мальчишечья мечта о девушке, которую он встретит однажды, да мозоли от тяжкого труда.

Ничего не скажешь, хорош! — думал о себе Кон с горькой иронией. Вот великовозрастный чертов болван. Начитался Вальтера Скотта в желторотом детстве и туда же. Давным-давно пора перерасти всю эту чепуху.

С такими мыслями он ехал на север через прерию, в поисках ветра в поле. Он проверял каждый шар перекати-поля на своем пути, но записок не находил. Ночевал там, где заставала ночь.

Через неделю, так и не найдя ни одного послания, разозлился на себя и взял курс на Плазу. Там, в салуне Каллахана, встретил Чарли Мак-Клауда.

— Ставлю выпивку! — приветствовал его возница.

— Нет. Виски — бродильная жидкость. Выпьешь и начинаешь бродить туда-сюда и сшибать все на пути. Мы с тобой лучше возьмем пива и тихо посидим.

— Судя по тому, что рассказывал Смок Парнелл, ты и без виски все сшибаешь на пути.

— Что, видел его?

— Я его видел последний раз, когда он собирал вещички, чтобы ехать в Монтану. Он сказал, что порядочный бандит не может жить в одном штате с таким типом, как ты.

— Он крутой парень.

Мак-Клауд взглянул ему в лицо.

— Если не ошибаюсь, у тебя за седлом приторочено одеяло. Опять кочуешь?

— У меня лихорадка от перекати-поля.

— И у тебя тоже?

— Что значит «тоже»?

— Такое впечатление, что половина ковбоев в этом штате только тем и занимается, что гоняется за перекати-полем. Кто-то нашел в кусте записку, и пошло-поехало.

Конагер ощутил острое беспокойство.

— Записку? Какую еще записку?

— От какой-то девушки, живущей на севере — вероятней всего, на севере. Она пишет какие-то небольшие стишки или вроде того и привязывает их к перекати-полю. Чего только не придумаешь, когда слишком долго живешь один.