Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
– Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
– О неинтересном, - кратко и непонятно ответил дух.
– Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
– Состязание у них тут.
– Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
– Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, - прохрипел призрак. - Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
– Чи че-ла? - тонким голосом произнес старец. - Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
– Турани, - ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
– Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
– Из очень далеких, - подтвердил киммериец.
– И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
– У меня там два инструмента, - заметил Конан, - и каждай хорош на свой лад.
– О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
– На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, - подтвердил Конан.
– Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
– Нынче я не в голосе, - сказал Конан. - И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
– Но победителю в состязании положена награда, сын мой, - вкрадчиво произнес сан-па.
От награды киммериец не отказался бы - в карманах у него гулял ветер. Хмыкнув, он бросил взгляд на резные дворцовые башенки и спросил:
– А велика ли та награда, почтенный? И какова она?
– Разная, сын мой, разная. Одних раджасса оделяет золотом и красными рубинами, богатой одеждой, быстрыми лошадьми или домом с фруктовой рощей, других же… - старец помолчал, затем тонко усмехнулся: - Других же она удостаивает самых сокровенных милостей. Если ищущий их молод и хорош собой… вроде тебя… - он огладил длинную бородку и многозначительно протянул: - Мда… молод и хорош собой… и выглядит львом среди стада коз…
Конан почувствовал, как у бока его зашевелилась Ния, и, скосив глаза, посмотрел на лицо девочки. Похоже, намек на сокровенные милости раджассы ее не осчастливил.
– А скажи, отец мой, - произнес киммериец, - сама раджасса молода? И хороша ли собой? Есть ли там за что бренчать на ситаре?
– О! Нашей Благоухающей Ночной Лилии минуло двадцать весен, и она прекрасна, как нефритовый сосуд с цветком мака и двумя черными тюльпанами. Цветы эти - суть ее алые губы и сияющие глаза, а сосуд… ну, ты понимашь… все остальное.
Интерес Конана возрастал с каждым мгновением. Похоже, тут удалось бы заработать не только камни и звонкую монету, но и кое-что еще! Уже месяц - с тех пор, как был покинут Пунт - он не касался женщины; слишком долгое воздержание для исполина, полного сил молодости.
Запустив в густые волосы пятерню, Конан задумчиво поинтересовался:
– Скажи-ка, отец мой, нет ли в окрестностях вашего славного города дракона? Либо демона? Либо злобного чародея? Либо, на худой конец, заносчивых соседей, которым было бы не худо пустить кровь?
Старец отшатнулся, испуганно замахал веером:
– Что ты, чужеземец! Лакшми и Асура хранят нас от всякого зла! И к чему тебе демоны и драконы?
– Ну, я мог бы попытаться заслужить награду таким путем… сокровенные милости раджассы, я имею в виду…
– Лучше приходи и пой, - сказал сан-па. - Ни драконов, ни демонов у нас нет.
– Ладно, - согласился Конан. - Только петь я могу лишь на своем языке, и моей маленькой рабыне, - тут он подтолкнул вперед Нию, - придется все переводить, и слова, и музыку. К счастью, она уттарийка, и обладает голосом звонким и приятным.
Старик покачал головой и колокольцы на его шляпе мелодично зазвенели.
– Переводить слова - это я понимаю, - вымолвил он. - Но музыку?
– У меня и слова, и музыка - киммерийские, - сообщил Конан. - И то, и другое нуждается в переводе, клянусь Кромом!
– Ну, что ж… В конце концов, главное - не музыка и слова, а мудрость, что содержится в них, - сказап старец, протягивая руку к одному из своих служителей. Тот не медля вложил в ладонь сан-па нечто увесистое, приятно позванивающее. - Приходи вечером во дворец, странник, но до того… - старик оглядел могучую фигуру Конана, облаченного в иранистанские шаровары и потертую кожаную безрукавку, - до того смени одежду и навести цирюльника. Без этого, боюсь, не видать тебе милостей раджассы, будь ты хоть три раза победителем.
И он сунул Конану тяжелый кошелек. Киммериец с удивлением уставился на старика - в редких местах ему предлагали золото и серебро добровольно, без приставленного к горлу ножа. Наконец, справившись с изумлением, он поклонился.
– Скажи свое почтенное имя, чтобы я знал, кого благодарить, отец мой.
– Меня, ничтожного, зовут Вадрапала Те Ка Хонгай, что значит: Орел, Парящий над Горными Вершинами, - произнес сан-па. - А ты, славный странник? Как прозывают тебя?
– Конан из Киммерии, - ответствовал странник, думая, что для этого седого орла время полетов над горными вершинами давно миновало. Но имя дают человеку один раз и на всю жизнь, так что старый орел все равно остается орлом - даже когда сила его ушла, обратившись в мудрость и доброту.
– Я приду вечером, - сказал Конан и, снова поклонившись, широкими шагами направился к ближайшей улице, что вела на торговую площадь, к цирюльникам и продавцам дорогой одежды. Ния вприпрыжку бежала за ним, и личико ее то хмурилось, то вдруг расцветало улыбкой - смотря потому, думала ли она о сокровенных милостях раджассы, коих мог удостоиться ее хозяин, или же о том, что ей предстоит выступать перед самой владычицей Прадешхана и ее вельможами. Но, говоря по правде, улыбка на лукавой рожице Нии То Камы появлялась чаще, чем грусть и тоска.
Великий Кром, одаривший Конана телесной мощью, отвагой, предприимчивостью и мужественной внешностью, повергающей в трепет женские сердца, не даровал ему голос. То есть голос, конечно, у Конана был, но такой, каким пристало отдавать команды на поле брани и поносить врага, а не заливаться трелями в покоях владык, не распевать нежные серенады под тихий звон ситара. Но Конан пел - пел песни пиратов и наемников, ревел их в тавернах и на ристалищах, оглашал грозным рыком палубы разбойничьих галер, выкрикивал вперемешку с руганью на десяти языках. От голоса его гнулись мачты, и боевые кони в ужасе оседали на задние ноги; ну, а если в кабаке было молодое вино, то оно скисало прямо в бочках.
Однако, ступив на кедровые доски лестницы, что вела во дворец прадешханской раджассы, где намечалось соревнование поэтов и певцов, он не был смущен. Он выглядел величественно и грозно - высокий синеглазый исполин в голубом роскошном саранге, расшитом серебряными драконами; какая женщина могла устоять перед ним? Он не сомневался, что ни Те Ранг, придворный певец, ни Сапхара, поэт из Кабуи, не споют лучше него тех песен, коими принято услаждать женщин в темноте спальни.
И потому, шагая по тиковому полу террасы, по сандаловому паркету ближних покоев, по звездчатым плашкам красного дерева, что устилали нижний зал, киммериец был спокоен и уверен в себе. Большой мешок с ситаром и секирой висел за его спиной, волосы были тщательно расчесаны и убраны под шелковую сеточку, и Ния, очаровательная в новом саранге цвета спелого абрикоса, с сияющими глазами следовала за ним по пятам. У лестницы, что вела из нижнего зала наверх, в чертог под куполом центральной дворцовой башни, их ждал почтенный Вадрапала.
