Зато, по крайней мере, он выяснил, почему они его не заметили. Они выросли на плоских равнинах и среди голых каменистых холмов своей страны и не успели привыкнуть к лесистым предгорьям Пограничного Королевства.

Когда отряд скрылся из виду, Конан осторожно слез с дерева и отправился за конем. Заморийцы варвару не понравились. Выглядели они отъявленными ворюгами. Не очень думая, что делает, он инстинктивно развернул мерина и направил его следом за ними. Потом вспомнил о своем долге и о клятве, данной Хатор-Ка. Выругался и вновь повернул лошадь в сторону Имирова Перевала.

К вечеру он оказался неподалеку от крепости Этцеля. Выглядела она в точности так, как описывала Эльфрид. Грубо сложенная каменная стена в самом деле полностью перекрывала неширокую долину, и миновать ее вправду оказалось не так-то просто. То есть пешим порядком Конан без большого труда одолел бы утесы. Но вот легко ли будет найти по ту сторону перевала хорошую лошадь?.. Если он хотел поспеть вовремя, коня следовало держать при себе до последней возможности.

Между тем близилась темнота: скоро придется останавливаться и устраиваться на ночлег. В конце концов киммериец решил найти уютное местечко и спрятать коня, а потом отправиться на разведку и рассмотреть крепость поближе. Жизнь давно научила его: человеку, которому угрожает опасность, никогда нелишне изучить своего недруга как можно подробней...

Привязав коня в глубине леса, на приличном расстоянии от ближайших деревень, Конан оставил его пастись и направился к крепости. На дорогу он не выходил - двигался рядом с ней, прячась в молодой поросли кустарника, заполонившего просеку. Случайно набредя на старое кострище, Конан взял остывшие угли и разрисовал свое тело и лицо пятнами и полосами. Он знал, что такая раскраска сбивает с толку глаз возможного наблюдателя, как бы нарушая естественные, привычные контуры. Еще он старался поменьше шуметь. В применении к Конану это значило, что он попросту перемещался абсолютно беззвучно. Как и накануне, он был облачен в одну набедренную повязку и пояс с мечом. И скользил по лесу, точно бесплотное привидение.

Когда он добрался до укрепления, уже совсем стемнело. Глаза Конана привыкли к постепенно сгущавшемуся мраку, да и света месяца для человека с такой обостренной чувствительностью, как у варвара, было более чем достаточно. Неженка из городских беспомощно тыкался бы в лесных потемках, налетая лбом на деревья, но только не Конан! Даже ночью он ориентировался в лесу не хуже любого пикта. Недаром он жил среди этого племени - несмотря даже на вековую неприязнь, которую питал к пиктам его народ.

Как и Крэгсфелл, где правила Эльфрид, крепость Этцеля оказалась сложена из грубо обтесанных камней, отнюдь не скрепленных известкой. Выбоины и выступы валунов были для Конана все равно что удобная лестница. Ему случалось одолевать стены, слишком гладкие и неприступные даже по мнению знаменитых заморийских домушников. Как-никак он провел детство в горной стране, беспрерывно лазая по утесистым кручам. Весьма полезная практика для человека вроде Конана: он ведь в своей жизни большей частью только и делал, что залезал вовнутрь либо удирал из таких мест, которые строились именно в расчете на пресечение нежелательных проникновений!..

Тем временем внутри крепости Этцель посиживал с дружками за пивом при свете небольшого огня в каменном очаге посреди оружейной. Свет играл на наконечниках копий, красиво расставленных по стенам. Копья перемежались короткими луками, и при каждом находился колчан стрел. Выше на стенах висели боевые топоры и дешевые мечи - такие сотнями покупали мелкие правители для простых воинов своего войска. Туранские и немедийские купцы продавали их связками. Незамысловатые, почти ничем не украшенные, в умелых руках они были столь же эффективным орудием убийства, как и самые изысканные клинки, сработанные великими кузнецами...

Этцель, широкоплечий здоровяк, кутался в плащ из медвежьего меха, несмотря на близость огня. Его борода, некогда золотая, была испещрена сединой, по лицу пролегли глубокие морщины. Лицо, когда-то мужественное и красивое, покрывали нездоровые багровые пятна, под бледно-голубыми глазами висели темные мешки. Белки глаз пожелтели, их расчертили красные прожилки. Это было, в общем, то жалкое, что возраст и всяческого рода излишества оставили от некогда великолепного мужчины и воина. Телесные пороки сгубили его плоть, а ум был безнадежно развращен жадностью, ненавистью, мстительностью и неуемной жаждой так называемого величия.

Нынче, правда, настроение у него было вполне праздничное. Он заглатывал хмельной эль с таким аппетитом, какого не ощущал уже много лет, и вовсю смеялся с друзьями.

- Ну, попляшет у нас теперь эта высокомерная сучка! - повторял самопровозглашенный "король". - Ужо позаботятся о ней заморийские похитители людей, которых я нанял. Скоро, скоро она наконец-то в полной мере заплатит за гибель моего Рорика! Все увидят, какова она есть без единой нитки на теле. Я сам принесу ее в жертву Царственному Быку, и люди это увидят. Кто после этого посмеет отрицать, что Этцель - величайший вождь на всем Севере?

- Никто, государь! - тотчас откликнулся придворный лизоблюд. Он похотливо улыбался, - видно, вовсю представлял себе предводительницу Крэгсфелла, раздетую донага и связанную для жертвоприношения.

- Великолепный замысел, мой король, - сказал другой приближенный. - Если бы мы просто разгромили ее в войне и убили по праву мести за нашего возлюбленного принца, столь безвременно почившего, - в этом случае многие взялись бы за оружие и начали бы вызывать нас на бой. Но когда ее примет как жертву Царственный Бык... Кто осмелится противостоять Его божественной воле?

- Да уж, вряд ли такие найдутся, - хохотнул Этцель. И повернулся к своему главному смотрителю скота, нездорово-тощему человеку, при котором не было видно никакого оружия. - Так ты уверен, что твои боссониты действительно заперли Царственного Быка в той маленькой укромной долине?

- Это, без сомнения, Он, господин мой, - был ответ. - Мы все сделали согласно твоему повелению. Боссониты - отменные скотоводы, но для них Он всего лишь обыкновенное животное. К тому же на нашем языке ни один из них не говорит. Поэтому они ни в коем случае не проболтаются о том, что ты захватил в плен священного зверя...

Изощренное коварство Этцеля состояло в привычке нанимать иноземцев для разных щекотливых и грязных дел, от которых наотрез отказывались самые прожженные из его соплеменников.

- Но бросится ли Он? - усомнился Этцель. - Он, как и положено быку, непременно накинется на другого быка. Или на человека, посмевшего приблизиться к Его стаду. Но, как ты понимаешь, нам необходимо, чтобы Он поднял на рога и в клочья растоптал привязанную женщину. Да еще на глазах у собравшегося народа!

- Обо всем уже позаботились, - заверил его старший скотник. - Каждый день перед Ним привязывают обнаженную пленницу, и мои люди всячески раздражают Быка, а затем скрываются у нее за спиной. Так что Он уже понял, на кого надо бросаться. И непременно устремится на Эльфрид, как только увидит ее.

- Государь мой, но... Хорошо ли все это? - неуверенно проговорил пожилой, седеющий воин. - Ты, без сомнения, прав в своем требовании мести, но мне как-то не по душе такие насилия над священным животным. Народ ведь считает Его живым Богом на земле, воплощением удачи нашего племени, олицетворением плодородия полей и скота...

Этцель только фыркнул в усы:

- Он просто бык и ничем не лучше других. Ты что, забыл, что Царственного Быка со временем убивает какой-нибудь бык помоложе? Или сами паломники на Празднике, когда Его, хм-м, мужественность начинает сдавать? Потом провозглашается новый Царственный Бык. Чем это отличается от того, что хочу сделать я? Подумаешь, послужит немножко моим интересам, не убудет с Него. И потом, я что, не король? Не имею права поступать как мне заблагорассудится? К тому же с этой девкой только священный зверь, пожалуй, и справится...