И, прянув вперед, словно собираясь убить кухонным ножом змея на картине, прокричал:

– Кабала-сум-сум-сум, – подхватил Антонио Вивальди, по привычке к церковному пению придав припеву неожиданный оттенок латинского псалма.

– Кабала-сум-сум-сум, – подхватил Доменико Скарлатти.

– Кабала-сум-сум-сум, – подхватил Георг Фридрих Гендель.

– Кабала-сум-сум-сум, – повторяли на семьдесят голосов питомицы приюта, заливаясь смехом и хлопая в ладоши. И вслед за негром, который теперь бил в поднос пестиком, они потянулись вереницей, ухватив одна другую за пояс, покачивая бедрами, отплясывая самую причудливую фарандолу; потом фарандолу повел за собой Монтесума, вертя над головой огромный фонарь на палке от метлы, двигаясь в такт несмолкаемым ударам. Кабала-сум-сум-сум! И так извивающейся, приплясывающей вереницей они несколько раз обогнули зал, пересекли часовню, три раза прошлись по коридорам и переходам, поднимаясь по лестницам, спускаясь по лестницам, обежали все боковые галереи, пока к ним не присоединились монахини-надзирательницы, сестра-привратница, кухарки, поднявшиеся с постели судомойки, а за ними домоправитель, огородник, садовник, звонарь, лодочник, даже дурочка с чердака, которая сразу переставала быть дурочкой, едва дело доходило до пения, – и все это в доме, посвященном музыкально-инструментальному искусству, где два дня назад был дан большой концерт духовной музыки в честь короля Дании…

– Ка-ла-ба-сон-сон-сон, – пел Филомено, все громче отбивая ритм.

– Кабала-сум-сум-сум, – отвечали венецианец, саксонец и неаполитанец.

– Кабала-сум-сум-сум, – повторяли остальные, пока, обессиленные всем этим кружением, подъемами, спусками, беготней, не вернулись обратно к оркестровой эстраде и не повалились с хохотом на красный ковер, вокруг бутылок и бокалов. Отлежавшись и отдышавшись, они перешли к изысканным танцам с фигурами под модную теперь музыку, а Доменико играл на чембало, украшая известные всем мелодии умопомрачительными трелями и мордентами. За нехваткой кавалеров – поскольку Антонио не танцевал, остальные же отдыхали, раскинувшись в креслах, – парами соединились гобой и труба, рожок и орган, кларнет и виола, флейта и лютня, а пошетты отплясывали вчетвером вместе с тромбонами.

– Вся инструментовка перевернулась вверх дном, – объявил Георг Фридрих, – какая-то фантастическая симфония.

Филомено тем временем поставил свой бокал на чембало, устроился поближе к клавиатуре и завладел движением танца, скребя ключом по терке.

– Чертов негр! – воскликнул неаполитанец. – Только захочу указать ритм, как он навязывает мне свой. В конце концов придется играть каннибальскую музыку!

И, сняв руки с клавиш, Доменико опрокинул в глотку последний бокал, подхватил за талию Маргариту – двойную арфу – и углубился с ней в лабиринт келий приюта Скорбящей богоматери…

Но вот в окнах заалел рассвет. Белые фигуры останавливались одна за другой; вяло и неохотно складывали девушки свои инструменты в шкафы и футляры, видно с тоской думая о возвращении к повседневным занятиям. Веселая ночь умирала, напутствуемая звонарем, который, сразу позабыв о выпитом вине, принялся звонить к утренней молитве. Белые фигуры исчезали, словно театральные духи, в правых дверях, в левых дверях. Появилась сестра-привратница, неся две корзины, набитые булочками, сырами, крендельками, айвовым мармеладом, засахаренными каштанами и марципанами в виде розовых поросят, а из всего этого великолепия выглядывали горлышки бутылок с романьольским вином.

– Это вам позавтракать в дороге.

– Я отвезу их в своей лодке, – сказал лодочник.

– Спать хочу, – сказал Монтесума.

– Есть хочу, – сказал саксонец. – Но я хотел бы поесть в тишине, где были бы деревья, птицы – конечно, не эти наглые прожорливые голуби с площади, грудастые, как натурщицы Росальбы, с ними только зазевайся – слопают весь наш завтрак.

– Спать хочу, – повторил Монтесума.

– Сейчас тебя убаюкает плеск весел, – откликнулся Антонио.

– Что это ты там прячешь за пазуху? – спросил саксонец у Филомено.

– Ничего, подарочек на память от Катарины-корнета, – отвечал негр, поглаживая пальцами подарок, который никому не удалось разглядеть, с таким благоговением, будто прикасался к священной реликвии.

Из города, все еще погруженного в серую полутьму медлительного рассвета, порывы ветра доносили до них отдаленные звуки рожков и трещоток. Веселый праздник продолжался в тавернах и под навесами кабачков; огни постепенно угасали, но ряженые, прогуляв всю ночь, и не думали приводить в порядок костюмы и маски, заметно терявшие свою привлекательность по мере того, как становилось светлее.

После долгой и мерной работы весел лодка подошла к кипарисам тихого кладбища.

– Тут можете позавтракать спокойно, – сказал лодочник, причалив к берегу.

Кошелки, корзины, бутылки перекочевали на землю. Могильные плиты походили на столики без скатертей в большом опустелом кафе. И после романьольского вина, добавленного ко всему уже выпитому ранее, голоса снова радостно зазвенели. Мексиканец очнулся от сонного оцепенения, и его попросили еще раз рассказать историю Монтесумы, которую Антонио вечером не мог как следует расслышать из-за оглушительного крика и шума.

– Великолепно для оперы! – восклицал рыжий, с напряженным вниманием впитывая каждое слово рассказчика, а тот, все более воодушевляясь, говорил драматическим тоном, жестикулировал, менял голос, произнося импровизированные диалоги, и в конце концов создал живые образы всех персонажей.

– Великолепно для оперы! Ничего больше не надо. А вот машинистам хватит работы. Блистательная роль для сопрано – эта индеанка, влюбленная в христианина, – ее можно поручить одной из тех прелестных певиц, что…

– Знаем, знаем, в них у тебя недостатка нет, – перебил Георг Фридрих.

– А как хорош персонаж побежденного императора, – продолжал Антонио, – несчастного повелителя, который так горестно оплакивает свое поражение. Я вспоминаю «Персов», вспоминаю Ксеркса:

– Ну уж Ксеркса оставь мне, – недовольно сказал Георг Фридрих, – для этого гожусь только я.

– Ты прав, – сказал рыжий, указывая на Монтесуму. – Из этого получится персонаж поновее. Скоро услышим, как запоет он у меня на сцене театра.

– Монах на подмостках оперы! – воскликнул саксонец. – Единственное, чего не хватало, чтобы окончательно испохабить этот город.

– Но если я это и сделаю, то, уж во всяком случае, не стану спать с Альмирами или Агриппинами, как некоторые другие… – заявил Антонио, надменно подняв острый нос.

– Благодарю! Что касается меня…

– А кроме того, мне надоели избитые сюжеты. Сколько Орфеев, сколько Аполлонов, сколько Ифигений, Дидон и Галатей! Пора искать новые сюжеты, незнакомую среду, быть может, другие страны… Польшу, Шотландию, Армению, Татарию… Другие персонажи: Джиневру, Кунегунду, Гризельду, Тамерлана или албанца Скандербега, немало бед причинившего проклятым оттоманам. Повеяло новым духом. Скоро публике наскучат влюбленные пастушки, верные нимфы, поучающие уму-разуму козопасы, распутные боги, лавровые венки, траченные молью пеплумы и заношенные мантии.