– Ну, ты, Валерка, здоров стрелять! – обрел голос Планшетов. Если с рук брать – один масленок по баксу, чувак. Выходит, ты за минуту мультисистемный видак в воздух высадил, и еще соковыжималку в придачу.

– А ты думал! – Протасов раздувал щеки на ветру. – Ты не балаболь, Планктон, гони запасную ленту. На всякий, блин, пожарный случай.

– К-кто на нас напал? – спросил Армеец. Это был не праздный вопрос, настало самое время его задать.

– Кто-то нас сдал, пацаны, – предположил Планшетов, вытягивая из спортивной сумки запасную ленту для пулемета. Подбросил в руках, а затем, для верности повесил на шею, что придало ему определенное сходство с революционным балтийским матросом, таким, какими их было принято показывать в советских фильмах, или штамповать на фабриках игрушек из пластмассы или даже олова.

– Бескозырку еще нацепи, лапоть! – посоветовал Протасов.

– Если они персонально нас до-дожидались, то, п-плохо дело…

– Ты гонишь, Армеец. Они тут, блин, всех так встречают, – осклабился Протасов. – Это у них такая акция, рекламная.

– Бе-без шуток…

– Какие шутки, чувак?! – отбросив сумку, Планшетов начал лихорадочно перезаряжать «Люггер», шаря по карманам в поисках патронов. Их набралось – чуть больше пригоршни. – Тут двух мнений нет. И уши, будь уверен, растут из Киева.

– Н-ноги, – поправил Армеец. Его «Узи» лежал в багажнике, добраться до которого на ходу было невозможно, вследствие чего Эдик чувствовал себя рядом с вооруженными до зубов приятелями, как нудист среди монахов.

– Коню ясно, что нас сдали, – резюмировал Протасов. – Вопрос, блин, кто?!

– Хотел бы я знать, чувак…

Конец прениям положил Армеец, поглядывавший в уцелевшее левое зеркало «Линкольна».

– За нами по-погоня, ре-ребята!

Протасов, кряхтя, полез назад, выставил пулемет из окна, опустил на сошки, примостившись, упер приклад в плечо.

– Юрик, запасную ленту готовь.

– Все на мази, – откликнулся Планшетов.

– Ну, блин, кто не спрятался, я не виноват, – процедил Протасов, щурясь через секторный прицел, позволяющий вести прицельный огонь с расстояния в две тысячи метров. Не из подпрыгивающей на колдобинах машины, естественно.

– Д-дорога впереди пе-пе-пе… – начал Армеец.

– Перекрыта, – закончил за него Планшетов, в свою очередь заметивший несколько внедорожников впереди. Джипы стояли поперек дороги. У Эдика засосало под ложечкой. Это уже не походило на засаду, это была полноценная облава.

– Ты, блин, Эдик, что-то хорошее сообщать умеешь?! – буркнул с превращенного в огневую точку сидения Валерий.

– Если я те-тебе с-скажу, что там де-делегация барышень в кокошниках, с х-хлебом и солью, тебе с-станет легче?! – парировал Армеец, сбрасывая скорость.

– А ты, блин, как думаешь?! – огрызнулся Протасов.

– Эдик?! Направо уходи! В горы! – крикнул Планшетов.

Если слева от дороги простиралась степь, кое-где перемежаемая поросшими редколесьем балками, то справа были холмы, поднимающиеся все выше, чтобы перерасти в горную гряду на горизонте. Среди холмов Планшетов разглядел узкую асфальтовую дорогу, петляющую, будто виноградная лоза, карабкающаяся на стену. Местность была исключительно живописной, словно перенеслась из красочного туристического каталога «Предгорья Крыма», призванного завлечь отдыхающих. Впрочем, приятели, естественно, не могли оценить этого по достоинству.

Поскольку ничего другого не оставалось, Эдик свернул на проселок. Скорость была слишком высока, «Линкольн» едва не перевернулся. Планшетов только чудом не застрелился из «Парабеллума», который как раз закончил снаряжать. Матерясь, Протасов повалился на тело Вовчика, сжав в руках пулемет. Они столкнулись лбами. Валерий охнул, Волына не проронил ни звука. До Протасова, наконец, дошло, что с земой что-то не так. Отложив пулемет, он склонился к приятелю.

– Вовка? – крикнул Протасов, – эй, земляк?! – Прижался ухом к груди Волыны, но не уловил ни звука.

– Блин! Вот, блин, твою мать! Слышите, пацаны?! Вовку конкретно зацепило…

Планшетов и Армеец пропустили эту фразу мимо ушей. Джипы, преградившие им путь, наверняка пустились в погоню, поросший колючками каменистый склон, за который нырнул проселок, на время загородил их от охотников, но это было слабое утешение. Как только внедорожники пропали из виду, Планшетов принялся орать «Оторвались!», но, Армеец так не думал, полагая, что преследователи либо не ожидали от «дичи» подобной прыти, либо не спешили, зная, что могут не торопиться. Например, если дорога, на которую свернули приятели, ведет в тупик. Такое было вполне возможно, Эдик понятия не имел, куда они теперь несутся, сломя голову. Охотники же были у себя дома, где, как известно, помогают даже стены, и где каждый проселок знаком с детства. Пока Армеец потел от страха, воображая впереди очередную засаду (и, при этом, был весьма близок к истине), на Планшетова напал словесный понос, как бывает часто, в экстремальных ситуациях.

– К-куда эта за-задрипанная дорога ведет? – пробормотал Армеец.

– Как куда?! – рассмеялся Планшетов. Смех был визгливым, истерическим, и очень не понравился Эдику. – Ты еще не врубился, чувак?! В коммунизм, естественно!

Эдик ответил коротким недоумевающим взглядом, дорога петляла из стороны в сторону, считать ворон не приходилось.

Как, чувак, ты этого анекдота не слыхал? – удивился Планшетов. – Так он же бородатый? Про Брежнева и Картера?[5]

Армеец машинально покачал головой. Планшетов в этом не нуждался.

Мол, едут Брежнев с Картером договор ОСВ-1[6] подписывать. А за ними погоня. Картер говорит: «Сейчас я с ними разберусь», и швыряет сотку баксов в окно. Преследователи шпарят, не останавливаются. Картер: «Ничего-ничего. Сейчас», и бросает две сотки – по барабану. Штуку – пополам земля. Догоняют. Делать нечего, Картер хватает ручку, подписывает чек на сто штук, и в форточку. Тот же результат. Все равно гонятся. Тут Брежнев так спокойно и говорит: «Дай мне кусок бумаги и ручку». Берет лист, пишет несколько слов, кидает на дорогу. И, что ты думаешь, Эдик? Хорьки по тормозам, да как крутанут рулем. Да как рванут, в противоположную сторону. Картер Брежневу: «Леонид Ильич, что ж ты им написал?» Брежнев: «Как что, Джимми? Правду, гм. Про то, что дорога ведет в Коммунизм!»

Если автострада из анекдота и увела Леонида Ильича в коммунизм, то убогая дорога, по которой довелось лететь изувеченному «Линкольну», вкручивалась в горный массив, как штопор в винную пробку. Гигантские валуны нависали над крутыми поворотами частоколом дамокловых мечей, готовых погрести все и вся под толщей обвалившейся породы.

И будут тогда «Похороненные заживо-3»,[7] – ляпнул Планшетов в рамках своего словесного поноса.

– Ти-типун тебе на язык.

– Вы, что, блин, оглохли?! – взревел с заднего сидения Протасов. – Не слышите ни буя?!

– А что ты сказал? – осведомился Планшетов, все еще во взвинченном и одновременно приподнятом настроении. Как это ни странно.

– Вовку зацепило, козел ты безрогий!

– Как это, чувак? – Планшетов перегнулся с переднего сидения. Когда Валерий пополз назад, они совершили рокировку. – Что с ним, Протасов?

– Угадай с трех раз, чурбан неумный! – закипая, предложил Протасов.

– В него попали, да?

– А тебе, блин, повылазило? Не дышит Вовка.

– Не дышит?! – Юрик вытаращил глаза. – А куда его ранили, чувак?

– Почем мне знать?! – зарычал Протасов. – Какая на хрен разница, куда, если мотор не бьется?!

– А оно точно не бьется? – переспросил Планшетов, белея.

– Я что, по-твоему, глухой?!

– Ре-ребята, вы сюда по-посмотрите! – выдохнул Армеец, не отрывавшийся от дороги. Она как раз обогнула утес величиной с океанский лайнер, лениво заваливающийся на борт после попадания торпеды. «Линкольн» въехал в ущелье, образованное отвесными известняковыми скалами, над которыми тысячелетиями трудились ветра, дожди и солнце, превратив в некое подобие титанической слойки. Скалы пестрели дуплами пещер, смахивающих издали на гнезда гигантских ласточек. Или на плод многодневных стараний великана, вооруженного перфоратором размерами с буровую вышку. Ущелье тянулось на юго-восток, напоминая по форме отпечаток гигантского веретена. Расщелины поросли пожухлой рыжей травой и какими-то бурыми колючками, отчего без особого труда можно было представить себя астронавтом, изучающим негостеприимный Марс.