– Детка? – ласково позвал Бонифацкий. – Юленька? Это я. Открой.

Если она и услышала его, то не подала виду.

– Ну же, хорошая, не дуйся. Мы одни… Пойдем, я приказал накрыть столик – в сауне.

Она снова проигнорировала призыв. «Неужели все-таки надралась как сапожник, и спит?», – мелькнуло у Бонифацкого, и он почувствовал легкое пока раздражение, нарастающее вместе с болью в паху. Что-то, а выпить она была не дура, а, перепив, проваливалась в сон, беспробудный, как летаргия.

– Детка? – повторил Бонифацкий. – Сладенькая? Хватит дуться, пусти меня. Открой, слышишь?

«Только не говорите мне, что она спьяну повесилась… Или вскрыла себе вены лезвием „Шик“ от бритвенного станка. Наглоталась таблеток, что тоже весьма вероятно». – Юля, время от времени, глотала кодеин или его производные,[70] Витряков об этом знал, но ему было плевать, поскольку он сам давно уже был в системе. Когда у вас раз в три дня носом хлещет кровь, а печень буквально дышит на ладан, потребители таблеток представляются чуть ли не юными пионерами, у которых, выражаясь словами известной попсовой песенки, все лучшее конечно впереди.

– Юля? – как можно более ласково позвал Бонифацкий, одновременно вставляя ключ в замочную скважину и, при этом, посматривая по сторонам – не идет ли кто. Вряд ли боевики Витрякова стали бы разгуливать в этой части дома, они пили и ели на первом этаже, тем не менее, не стоило терять голову. Механизм щелкнул, стальной язычок покинул пазы. Вацлав Збигневович налег на ручку, аккуратно толкнул дверь от себя. Но, не тут-то было. Судя по всему, она оказалась заперта изнутри на щеколду.

– Вот те раз, – пробормотал Боник раздосадовано. – Эй, детка, ну что за дела?! Сладенькая, не дури, открой своему папику. У него кое-что есть для моей сладенькой конфеточки. Ну, пожалуйста. Я же не хотел ссориться, тем более, в такой день. Уже и баньку натопили. Для нас.

– Пошел на х…! – неожиданно раздалось из-за двери. Боник едва не подпрыгнул от неожиданности.

– Ну, знаешь, это переходит все границы, – начал Бонифацкий, покраснев, словно ему залепили пощечину.

– Пошел на х… урод! – Затем что-то, вероятно, пустая бутылка, врезалась в дверь с ее стороны и лопнула, прозвенев на прощание осколками.

– Чтоб ты сдох, недоносок, – с истерическим смешком добавила Юлия. – Чтоб у тебя член отпал, мурло! Чтоб тебя, мудака, пацаны Огнемета зарезали!

Вздрогнув, Бонифацкий отступил на шаг и почесал за ухом. Судя по заплетающемуся голосу, Юлия не теряла времени даром, подкрепившись из каких-то своих запасов, которые предусмотрительно заготовила в комнате. Теперь она почти не вязала лыка, а в таком состоянии от нее вообще разумно было держаться подальше. Насколько ее успел изучить Бонифацкий, следующей стадией должен был стать напоминающий беспамятство сон, который обыкновенно длился часов десять-двенадцать.

– Слышал меня, пидор?! – завизжала она прямо под дверью, и Боник решил, что больше не хочет ее открывать. По-крайней мере пока гребаная алкоголичка не протрезвеет, а это случится не скоро. – Пошел на х… паскуда!

«Ну, я тебе устрою, когда проспишься, – пообещал Боник, медленно удаляясь от двери. – Завтра, сучка, поговорим».

В подвале Бонифацкого ждал Жора. Обогревающий парилку котел Болерьяна[71] деловито попыхивал, пожирая буковые полешки. В сауне было чисто, тепло и уютно. Аккуратно сервированный столик с ужином и застланный теплым пледом диван подняли ему настроение, хоть визгливый голос Юлии, отправляющей его по весьма несимпатичному адресу, еще звучал в голове.

– Молодец, – похвалил Жорика Боник, переступая порог. После царящего в коридоре полумрака он даже прищурился с непривычки. Множество растровых светильников в подвесном потолке, объединив усилия, тянули на маленькое солнце.

– Рад стараться, Вацлав Збигневович, – по-военному отвечал Жора. Боник подумал, что он и сам, должно быть, рад оказаться подальше от пьянствующих наверху боевиков. – Тамаре сказал, чтобы пришла?

– А то как же, Вацлав Збигневович. Будет с минуты на минуту.

– Вот и хорошо, – Боник уже хотел прихлопнуть за собой дверь, но придержал руку, остановленный неожиданной и довольно неприятной мыслью. – Слушай, Жора, – проговорил он, показав пальцем в направлении дальнего конца коридора, туда, где вдали мерцала лампа дневного света, одинокая, как какой-нибудь автоматический маяк на океанском рифе. За ней коридор сворачивал под прямым углом. За поворотом располагалась дверь ледника, согласно распоряжению самого Бонифацкого временно превратившегося в мертвецкую. Еще дальше находился винный погреб, заставленный маленькими и большими бочками, и, наконец, в самом конце коридора – несколько комнат, в одну из которых вчера поместили Андрея Бандуру. – Слушай, Жора, трупы в ледник перенесли?

– Обижаете, Вацлав Збигневович. Еще днем, как вы приказали. Как ливень начался. Куда их теперь девать?

Боник пожал плечами. По его лицу было видно, что он и сам пока не представляет, как быть с таким количеством тел. Как ни дружи с местной милицией, даже ей будет непросто прикрыть на это глаза.

– Придумаем что-нибудь, – рассеянно пробормотал Бонифацкий, и вздохнул. – «Например, оформим покойников, как членов большой спелеологической экспедиции, пострадавших вследствие нарушения техники безопасности. А что, хорошая идея». – Бонифацкий выдавил из себя кривую улыбку. – Вот что, Жора. Ты мне лучше скажи, что это в коридоре со светом? Кто-то лампочки выкрутил? Так вроде бы, бомжей тут нет. Ноги переломать в потемках, раз плюнуть. – Боник снова с опаской покосился в дальний конец коридора. Он напоминал ему грот, или вообще тоннель в преисподнюю. Мысли об изуродованных трупах, уложенных за поворотом в штабель, естественно, подчеркивали это впечатление.

– Так ребята Леонида Львовича повеселились, – пояснил Жора. – Еще днем, когда за тем парнем пришли, который там в гипсах лежит. Перебили, со злости, когда Док их шугнул.

– Ясно, – вздохнул Бонифацкий. – А новые лампы вкрутить слабо?

– Виноват, Вацлав Збигневович. Забегался.

– Сделаешь.

– Понял. Только за стремянкой схожу.

– Сначала разыщи-ка мне Славика, и пускай подежурит у Юлиной двери. Чтобы она спьяну не натворила чего-нибудь.

– Белого? – уточнил Жорик. Бонифацкий кивнул.

– Ясно, Вацлав Збигневович.

– И сюда, кстати, никого не пускай, – добавил Боник, поморщившись, потому что измученная мошонка дала о себе знать, послав целый болевой пучок в мозг. – Пришли мне, пожалуй, Желтого, пускай караулит, чтобы никакая сволочь не приперлась без спросу. Ну, ты меня понял.

– А если что случится, Вацлав Збигневович? Непредвиденное?

– Ничего не случится, – заверил Бонифацкий, совершенно справедливо полагая, что чертов день рождения Витрякова исчерпал запасы неприятных сюрпризов на имениннике. Впрочем, Жорик, вероятно, был все же прав, не лишним было подстраховаться. – Если, не дай Бог, что-то пойдет не так, – добавил он, – то докладывай немедленно, конечно.

– Само собой, Вацлав Збигневович. Кстати, Тома вот-вот подойдет.

– Давай, давай. Проваливай. С Томой я, дружок, без тебя разберусь.

Как только Жора отправился на поиски стремянки, Боник, сбросив с себя мокрую и грязную одежду, которая, впрочем, успела на нем почти что высохнуть, встал под душ. Сначала он собирался заглянуть в парную, но затем, вспомнив о многострадальной мошонке, отказался от этого намерения, свернув в душевую. Какое удовольствие торчать на лавке, с пустым животом и яйцами, которые, кажется, весят килограмм по пять каждое? Сначала следовало исправить положение и по части еды, и по части секса, а потом парится, если не отпадет желание. Горячая вода помогла ему расслабиться, Боник даже прикрыл глаза, подстав макушку под струю.