– Вот мы и выбрались, сударыня... – пробормотал он. – Мы можем, я думаю, поблагодарить Провидение, которое позволило нам избежать этой смертельной бездны!
– И что мы теперь будем делать? – вздохнула Марианна, вытирая слезы с воспаленных от дыма глаз.
– Поищем уголок, чтобы попытаться поспать. Мы еще слишком близко. При такой адской жаре мы не сможем отдохнуть...
Приступ кашля прервал его слова. Он усмирил его с помощью изрядной порции коньяка. Но Марианна никак не откликнулась: хотя глаза ее слипались от набравшейся за три дня усталости, она была загипнотизирована открывшимся зрелищем.
Город напоминал кратер действующего вулкана. Это было горнило титанов, где плавилось и кипело все богатство мира и откуда вырывались языки пламени, снопы искр, молнии взрывов. Словно чудовищный фейерверк для обезумевшего божества вспарывал сердце ночи. Это было торжество демона, чье адское дыхание опаляло даже на расстоянии и чьи длинные багровые руки, словно щупальца гигантского спрута, еще пытались захватить тех, кому удалось вырваться от него.
– А мы не можем остаться здесь? – попросила Марианна. – У меня больше нет сил...
Это было больше, чем правда. Ее тело, слишком долго лишенное сна, подчинялось ей только благодаря гигантским усилиям воли.
– ...Здесь очень жарко, но стоит ли следовать за всеми этими людьми? – добавила она, показывая на колонну беженцев, которая все дальше углублялась в ночь. – Куда они так мчатся?
Бейль язвительно хохотнул, уже опьянев от поглощенных напитков, затем с презрением повел плечами.
– Туда, куда неотвратимо идут они вот уже столько лет... туда, куда идут глупые бараны старого Панурга: на поиски пастыря! Им сказали, что Император направился в Петров-какой-то, вот они и спешат в Петров-какой-то, даже не задумываясь, найдут ли они там убежище и еду. Большинство останется снаружи, на сквозном ветру, под дождем, если понадобится – замерев перед хранилищем их божества, как тибетские ламы перед ликом Будды... Но вы правы: следовать за ними бесполезно! Вон я вижу там, немного дальше, небольшую посадку возле лужи. Там мы и расположимся. Кстати, по-моему, я вижу этот самый замок.
Действительно, в конце дороги, ставшей внезапно широкой и ровной, сверкали огни, освещая большое кирпичное здание странной, времен не то Людовика XIV, не то XV, французской архитектуры с примесью греческой. Несколько красивых строений виднелись дальше, и толпа убежавших из Москвы обрушилась на них, тогда как вокруг Петровского был установлен относительный порядок, чтобы дать покой Императору.
Бейль направил упряжку к небольшому пруду, в котором отражались березы и сосны посадки. Едва коляска остановилась, туда устремился несчастный Боннэр.
С помощью оставшейся прислуги Бейль организовал своеобразный бивуак, выгрузив из коляски все, что ее загромождало, чтобы можно было в ней растянуться, и поднял верх для защиты от насекомых и ночной свежести.
Марианна предпочла ни во что не вмешиваться и села на берегу пруда с ногами в камыше и с руками вокруг колен. Усталость одолела ее до такой степени, что каждая клеточка тела болела, однако нервное напряжение не спадало. Мысли крутились в голове, как пущенные под откос колеса. Бесцельно, хаотично, и не было им конца. Она посмотрела на освещенную отблесками пожара поверхность воды и подумала, что хорошо было бы выкупаться и хоть немного освежиться после такого пекла... Она нагнулась, зачерпнула рукой воду и смочила лоб, лицо и шею. Но вода не освежила. Словно сама земля, передав жар пожара, согрела воду, однако молодой женщине стало немного лучше.
Позади она услышала смех своего нового знакомца.
– Похоже, что Витгенштейн и его армия находятся в нескольких лье отсюда, закрывая дорогу на Санкт-Петербург! Если бы они знали, что Император от них рукой подать, практически без защиты, они наверняка не смогли бы побороть искушение.
Боннэр, выйдя из-за деревьев, ответил что-то, чего она не поняла и что аудитор первого класса встретил многократным чиханием, прежде чем добавить:
– Я надеюсь, что долго не застрянем тут. У меня нет никакого желания оказаться в числе военнопленных.
Но из всего услышанного внимание Марианны привлекла только одна деталь: итак, эта прекрасная широкая дорога, словно приглашавшая в путь, и была дорогой в Санкт-Петербург, о котором с момента ее появления в Кремле – неужели это было вчера, а не много месяцев назад? – она не переставала думать. Было ли это знамением рока, что они остановились именно возле этой дороги? А пожар, изгнавший ее из Москвы, не мог быть предопределен свыше? Так легко поверить в волю Провидения, когда умираешь от желания сделать что-то.
– Я боюсь, что не смогу устроить вам роскошный пир, – раздался рядом дружеский голос Бейля. – Наше съестное богатство ограничено сырой рыбой, Бог знает где найденной моим кучером, фигами и вином.
– Сырая рыба? Но почему не сварить ее?
Он принужденно рассмеялся.
– Не знаю, разделяете ли вы мое чувство, но я на сегодня сыт огнем. Одна мысль снова зажечь его вызывает у меня тошноту... не считая того, что мы можем легко поджечь этот лесок, полный сухих сосновых игл. Лучше уж я попробую сырую рыбу. Кстати, говорят, что японцы иначе ее и не употребляют.
Но, несмотря на эти ободряющие слова, Марианна удовольствовалась несколькими фигами и стаканом вина. Оно оказалось посредственным. Бутылки прикончили в дороге, а теперь взялись за бочонок. В нем обнаружили совсем молодое белое вино, такое терпкое, что язык съеживался, а нёбо превращалось в терку. Тем не менее Бейль, Боннэр и слуги основательно приложились к нему, и когда аудитор Государственного совета заявил, что пора спать, все уже были на хорошем взводе.
Бейль, однако, который знал свет и умел пить, сохранил достаточно ясности сознания, чтобы проводить Марианну до коляски и предложить ей располагаться в глубине кузова на сиденье. Но она отказалась сразу лечь.
– Я устала, – сказала она ему, – но слишком еще взволнована. Я немного пройдусь под деревьями. Отдыхайте и не беспокойтесь обо мне. Я лягу позже...
Он не настаивал, пожелал ей доброй ночи, и тогда как бедняга Боннэр, похоже, полностью освободившийся от всего возможного, поместился на переднем сиденье, он сам забрался на место кучера, закутался в плащ и мгновенно уснул. А его мертвецки пьяные слуги уже лежали кто где попало...
Марианна оказалась одна среди шумного дыхания распростершихся мужчин, которые в лунном свете походили на брошенные на поле боя трупы. Там, в ночной дали, Петровское теперь сияло всеми своими освещенными окнами.
От деревьев веяло прохладой, и Марианна взяла с сиденья попону, которую постелил там Бейль. Но, набрасывая ее на спину, она сделала неловкое движение, пробудившее боль в плече, а ушибленный лоб горел... Ее охватил озноб, и она плотней закуталась в тяжелую шершавую ткань, пахнущую конюшней.
Эта дорога, такая близкая, притягивала ее, как возлюбленный, а ноги у нее болели, и все тело дрожало от усталости и лихорадки, которая постепенно завладевала ею. Но она все-таки пошла к этой дороге, достигла ее и шаг за шагом, как во сне, стала продвигаться по ней.
Где-то позади остался этот горящий город, но он, в сущности, был ей безразличен. Просто он воздвиг огненный барьер между Марианной и ведущей в Париж дорогой. Тогда как ведущая в Санкт-Петербург лежала перед нею открытая...
– Язон... – прошептала она, и слезы выступили у нее на глазах. – Язон! Подожди меня!.. Подожди!..
Последнее слово она почти выкрикнула и, словно мучительная усталость не повисла пудовыми гирями на ее ногах, побежала прямо перед собою, подхваченная неведомой силой, против которой она оказалась беззащитной. Необходимо, обязательно необходимо идти до конца этой манящей к себе дороги, до конца ночи... к синему морю, ласковому солнцу и свежему ветру, напоенному солью и йодом.
Что-то задело ее и заставило упасть на колени... что-то сразу же вцепившееся в нее... что-то рыдавшее и звавшее:
