– Как тебе угодно, – пожал плечами Курт, отмахнувшись; спиною он ощущал взгляды прочих посетителей, явно ждущих его реакции на слишком уж вольные реплики Фельсбау, и сейчас гадал, чем может обернуться его столь долгая терпимость. – В таком случае я начну с главного: известны ли тебе причины, по которым твой приятель не мог уплатить за жилище, прямо скажем, не особенно дорогое, целых два месяца?

– Я предлагал ему помощь, – ответил студент хмуро. – И, если б ситуация стала совсем неразрешимой, заплатил бы старику из собственного кармана, не предлагая больше, в обход Филиппа…

– Весьма похвально, – перебил его Курт, – но я спрашивал не о том. Он играл? Спивался? Увлекался женщинами?

– Он был нормальным парнем! – вновь обозлился тот. – Ничего такого за ним не водилось, ясно? По девкам не бегал; сколько б он лекций ни гулял, а все ж учился, понятно? а не о глупостях думал!

– Да брось ты, – усомнился Курт, чуть понизив голос, стараясь, чтобы компания у противоположной стены, все еще притихшая и явно вслушивающаяся в разговор, слышала как можно меньше. – Он же живой человек, молодой здоровый парень, четыре года в Кельне – и чтоб не завел себе подружку? Слабо верится.

– Что это вы, майстер инквизитор, – хмыкнул Фельсбау, глядя в кружку перед собой, – печетесь теперь не лишь о душевной чистоте живых прихожан, вас теперь и добродетели почивших интересуют? Неужто вашей властью на том свете сумеете достать?

– Venerabiles puto omnes partes eloquentiae, sed est modus in rebus,[111] – оборвал его Курт почти грубо, уже не пытаясь сдерживаться, снисходя к не совсем здравому ныне рассудку столь неудобного в пользовании свидетеля. – Говоря проще, Герман, кончай вы…бываться, у меня нет ни времени, ни желания мериться с тобой х…ями.

Кто?то позади господина следователя издал звук, походящий на икание, и тишина в маленьком зальчике стала совершенно склепной.

– Да, верно, – вновь согласился Курт, глядя в обалдевшие глаза Фельсбау, едва не протрезвевшего от откровенности майстера инквизитора. – Друзей у меня нет, посему понять я тебя не могу; однако, уж поверь, соболезную тебе от всей души, как сочувствовал бы каждому, потерявшему близкого человека, коих терять доводилось и самому. Поэтому соскреби остатки мозгов и осознай, что твой приятель, о упокоении которого ты столь тяжко сокрушаешься, быть может, в мир иной отошел не просто не в свое время и не по своей воле, но и не по воле Создателя тоже, и единственный, кто сможет установить, так ли это, а если так, то найти того, кто это сделал – это я; а это значит, Герман, что тебе бы следовало, если ты ему и впрямь настоящий друг, оказать мне помощь вместо того, чтобы пререкаться и злобствовать. Это – понятно? А теперь, – не дождавшись ответа, но не услышав более и возражений, продолжил Курт, – вернемся к моему вопросу. Было ли тебе известно что?либо о том, какие траты могли привести его к такому положению вещей?

– Нет, – уже тихо и теперь спокойно откликнулся Фельсбау, не поднимая к нему глаз. – Ничего я об этом не знал. Спрашивал, конечно, в чем дело, но он не говорил, отмахивался только. И о его подружках вам ничего не скажу… Не было. Девки бывали, куда без этого, только… только в последний раз уж и не упомню, когда; а подружек – нет, не было.

– Уж с полгода, наверно, – так же тихо подсказал кто?то от дальней стены. – Вообще в женском обществе за это время замечен не был, кроме, понятно, графини; так что для расходов ищите другие причины…

– Стоп, – оборвал Курт, ощутив, как упершиеся локтями в столешницу руки словно свело…

Вдоль спины опустилась горячая волна, тут же сменившись каменным холодом, и лишь в голове осталось пульсировать что?то похожее на сдавленное, словно снежный ком, солнце …

Силясь прогнать от мысленного ви дения образ золотой прядки и фиалковых глаз, он уточнил, тщательно следя за голосом, отчего тон ему самому показался ледяным:

– Графини?

Фельсбау приподнял голову, встретившись взглядом с Бруно, сидящим позади господина следователя, и криво усмехнулся, без прежней, однако, злобы.

– Неужто, Хоффмайер, ты ему до сей поры не похвастал, в чьей компании довелось побывать? Поразительная скромность…

– Так я слушаю, – поторопил Курт, и студент вздохнул, вяло махнув рукой:

– Странно, что вам это еще не известно; все знают. Госпожа фон Шёнборн сюда захаживает – этой зимой приболела, посему не появлялась, однако для нее это скорее редкость, нежели правило. Обычно она тут, бывает – каждую неделю, бывает – по два?три раза на неделе; она дама, я так скажу, незамкнутая и, невзирая на титул, в поведении благосклонная и… не поймите меня превратно… вольная.

– И что это значит, – все еще с усилием держа голос в узде, продолжил Курт, – что Шлаг «был замечен в ее компании»?

– Да то же, что и касаемо всех нас, – пояснил вновь добровольный помощник от соседнего стола. – Госпожа графиня весьма общительна и от разговоров не бежит – со всеми; каждый из нас с нею хоть бы словом, но перемолвился. Вы ведь понимаете, майстер Гессе, каково женщинам в наши дни и, уж прошу прощения за вольности, в нашем обществе: желаешь – учись дома вышивке или же чтению Псалтири в наилучшем случае… В университет ведь не поступишь, будь ты хоть королевской дочкой; а наша графиня – дама любознательная и, скажу вам, неглупая.

– Стало быть, через ваше общество она… что же – получает университетское образование?

– Ну уж и образование, – возразил тот. – Но знания некоторые – да. Бывало, даже лекции списывала… Ее даже, знаете ли, временами можно было бы забыть воспринять как женщину, если б не… ну, вы понимаете…

«Понимаю», – едва не сказал Курт, молча кивнув и отвернувшись. Итак, она бывает здесь. Рядом, в двух шагах. Только протяни руку…

На миг это вообразилось – явственно, ослепительно, словно вспышка памяти, словно уже случилось это когда?то: если оказаться здесь вовремя, и в самом деле можно будет протянуть руку и коснуться…

Стало вдруг жарко; снова стало душно, горячо, как в тот день, когда на слякотной кельнской улице вдруг ожила весна, как в ту ночь, когда он проснулся неведомо отчего, не сумев больше уйти в забытье, снова ушло ощущение тела, оставив внутри лишь что?то невесомое, и вместе с тем каждая частица этого тела ощущалась явственно до дрожи и смятения…

Курт понял вдруг, что забыл следующий вопрос, который всего минуту назад крутился на языке. Просто выпало из памяти все, что было важным лишь только что, словно и важным стало нечто другое…

– Только, – продолжал меж тем Фельсбау, собирая слова через силу, и Курту вдруг пришло в голову, что, позволь он себе заговорить сейчас, и он мало будет отличаться от хмельного и слабо собою владеющего студента, – только графиня – это не ваш след, майстер инквизитор. Она, конечно, дамочка простая, что касательно пообщаться или там… Но не более. Подружкой его она уж точно не была, в этом можете не сомневаться.

– Глупо и подозревать даже, уж простите, – подтвердил голос от дальнего стола, видно, расценив окаменелое молчание следователя по?своему; Курт же все пытался собраться, выбить из разума некстати рисующиеся картины и мысли. – Кто?то, бывало, пытался клинья подбить, однако же бесплодно. Не нашего полета птичка.

– А ты б, я думаю, много б отдал, чтобы… клин подбить, а?

От язвительного голоса Бруно за левым плечом он словно очнулся и вздрогнул, вспыхнув, тут же ощутив, что бледнеет; горя от чувства, что все смотрят в его сторону с издевкой и насмешкой, развернулся, намереваясь дать отпор, прикрикнуть, поставить на место, и едва успел прикусить вовремя язык, увидев, что взгляд подопечного устремлен не на него, а на того, другого, у противоположной стены. Студент пожал плечами, ничуть не смутившись, и улыбнулся, подмигнув:

– А ты б нет, что ли, Хоффмайер? Да тут каждый готов хотя б задуматься над тем, чтоб за такое пожертвовать полжизни…

– Ну, довольно, мы отвлеклись, – неожиданно резко даже для самого себя скомандовал Курт, озлившись внезапно – и на себя за свою слабость, за то, что никак не мог больше избавиться от крамольных мыслей полностью, и на всех присутствующих за то, что напомнили ему об этой слабости, и почти на нее , невидимую сейчас, но зримую. – Стало быть, эта вероятность даже и рассматриваться не может, я верно понял?