– Ваша некогда тайная академия становится все более знаменитой, майстер Гессе.

Курт молча ждал, не отрывая взгляда от того, как ее пальцы скользнули к кромке медальона, и, наконец, коснулись …

Маргарет фон Шёнборн, перевернув Знак, оставила его лежать на своих пальцах, а их – на его ладони, и сердце встало, перестав биться на миг, на миг перехлестнуло дыхание; медленно?медленно тепло ее руки проникало сквозь тонкую кожу перчатки, касаясь его кожи, и оттого стало горячо – не ладони, а всему телу, с макушки до пят…

– «Misericordia et justitia», – прочла она с расстановкой, не отводя руки, и жар сменился оцепенением, и лишь только ладонь ощущала это тепло, пробивающееся к коже. – Полагаете, это возможно? Милосердие вместе со справедливостью? Duos lepores sequi…[121]

– Alter alterum haud excludit,[122] сказал бы я.

– Разве? Справедливость немилосердна, вы не находите?

– А милосердие несправедливо, – договорил Курт, молясь о том, чтобы она продолжала смотреть на выбитую в Знаке надпись, чтобы эти пальцы так и лежали в его ладони; Маргарет фон Шёнборн снова вскинула к нему глаза, приподняв брови:

– Ах, так и вы это признаете?

Медальон она выпустила не сразу – скользнула кончиками пальцев по руке, и оттого вновь окатило жаром все тело, словно из темной, прохладной комнаты вдруг шагнул на залитую палящим солнцем улицу …

Или в каменную громаду, охваченную пламенем…

Курт распрямился, закрыв глаза и отступив, вскинул руку ко лбу, покрывшемуся испариной; из жара бросило в холод, как в горячке, и на мгновение забылось все то, о чем грезил и чего желал два удара сердца тому назад. Некстати пришедшее на ум сравнение словно сорвало с небес на землю, разбив вдребезги.

– Майстер Гессе?..

Когда он открыл глаза, Маргарет смотрела испуганно, вглядываясь в его лицо с настороженностью, и от этого взгляда, проникнутого почти заботой, стало внезапно легче …

– Вам дурно? Или я что?то не то сказала?

– Головная боль, бывает, – откликнулся Курт первым, что взбрело в мысли, опустившись на скамью напротив нее, и улыбнулся через силу, теребя медальон в руке, жалея, что не может сквозь перчатку ощутить ее тепло, оставшееся на неровной металлической поверхности. – Возмездие за недостаточный сон; справедливо, но немилосердно.

– Не пугайте меня, майстер инквизитор, – укорила она, демонстративно погрозив ему. – Представляете, что говорили бы? «Он перемолвился с ней парой слов и впал в беспамятство».

Курт улыбнулся, с сожалением упрятав медальон под куртку, и непроизвольно сжал кулак, словно там, в стиснутой ладони, можно было сохранить нечто, оставшееся от касания этих тонких пальцев, нечто материальное, ощутимое, вещественное…

– Иными словами, сражен наповал.

Это вырвалось само собою, помимо его воли и помимо желания; не поднимая глаз, Курт сидел неподвижно и молча еще несколько мгновений, затаив дыхание и боясь услышать колкость в ответ.

– Вы просто беспримерный льстец, майстер Гессе, – отозвалась Маргарет фон Шёнборн, однако голос был спокоен – ни чрезмерной серьезности, ни насмешки он не заметил. – Но из ваших уст это звучит приятно.

Это не было похоже на обещание – эти слова именно обещанием и являлись; иначе просто не могло быть…

Взять себя в руки стоило немалого труда, невероятного усилия; сумев принудить себя, наконец, поднять взгляд к фиалковым глазам напротив, Курт, боясь, что не совладает с голосом, заговорил тихо и медлительно:

– Госпожа фон Шёнборн, я… я понимаю, что продолжение нашей беседы вам, скорее всего, понравится меньше, но мне придется…

– … задать пару вопросов?

– Да, – неловко улыбнулся он, снова смешавшись и запнувшись на миг, снова забыв, что хотел сказать, что спросить, как то было минувшим вечером, когда услышал, что сможет увидеть здесь Маргарет фон Шёнборн. – И хочу предупредить вас, что некоторые из них могут вам показаться…

– … нескромными?

– Возможно, что так. Но прошу вас понять, что…

– … это ваша работа.

Курт невольно засмеялся, качнув головой.

– Госпожа фон Шёнборн, вы меня смущаете.

– Интересно, – ответная улыбка была откровенно довольной. – Смущенный инквизитор; это любопытное зрелище… Бросьте, майстер Гессе, я не хотела насмешничать, простите. Я готова отвечать и помочь, чем сумею, спрашивайте.

– Благодарю вас за понимание, – склонил голову Курт, стараясь говорить непринужденно, но слабо понимая, насколько в этом преуспевает…

Говорить, не глядя на собеседницу, было бы верхом неучтивости, но говорить, смотря в эти глаза – свыше его сил …

– Филипп Шлаг, – начал он, нанизывая слова с осторожностью, словно мелкий бисер на невидимую нить. – Вы ведь знали его?

– Тот бедный юноша, что умер третьего дня, – уточнила Маргарет, согнав с лица улыбку. – Да, я его знала – он учится в университете давно, а тех, кто дожил хотя бы до второго курса, я знаю почти всех. Разумеется, я подразумеваю лишь бывающих в этом заведении.

– И… – выговорить этого Курт не мог – просто не мог, губы отказывались складывать эти слова вместе, язык отказывался повиноваться; наконец, решившись, он выдохнул и завершил: – насколько близко вы его знали?

– Я верно поняла смысл ваших слов, майстер Гессе? – голос Маргарет фон Шёнборн не похолодел, как он того боялся; напротив, эта мысль, казалось, ее развеселила. – Вероятно, это и есть ваш нескромный вопрос?

– Простите, – развел руками Курт. – Такая у меня… впрочем, дальше вы сами знаете.

– Интересная у вас работа… Нет, господин дознаватель, его я знала близко, однако не настолько близко. Вы удовлетворены?

– Да.

Это был почти вздох – облегченный вздох…

– Хорошо, – проговорил он негромко – то ли попросту подытожив уже сказанное и услышанное, то ли высказав свое отношение к ее словам. – Хорошо… Госпожа фон Шёнборн, я задаю тот же вопрос, но уже с другим подтекстом, вполне благопристойным. Итак, насколько близко вы знали Филиппа Шлага?

– Не будете ли вы любезны объяснить детальнее, что именно вас интересует? – уточнила Маргарет. – В пристойном виде этот вопрос несколько… туманен.

– Я вас обидел? простите.

Она улыбнулась снова, и на душе вновь потеплело от этой улыбки – для него …

– Нет, майстер Гессе. Вы меня не обидели. Как я сама же отметила, ваши вопросы вы задаете не из праздной пытливости, а исключительно в интересах дела; как можно таить обиду на следователя за то, что он стремится выявить истину?

– Благодарю вас за понимание, – повторил Курт с непритворным облегчением, лишь на миг почти с ужасом вообразив себе, что Маргарет фон Шёнборн в самом деле могла оскорбиться на его любопытство, замкнуться, отдалиться, не успев приблизиться. – Я попытаюсь разъяснить, что я подразумевал… Я хочу сказать – не относился ли Шлаг к тем, кто… заслуженно или нет… полагал себя вашим…

– Другом?

– Возможно, не столь громко, но… приятелем… добрым знакомым; словом, не считал ли он вас человеком, коему можно выговариваться?

– Не уверена, – отозвалась она, даже не примолкнув ни на миг, чтобы задуматься. – Если вам любопытно знать, не рассказывал ли он мне чего?то, что выходило бы за рамки обыкновенного, прозаичного, не говорили ли мы о его личной жизни, то – нет. Мое с ним общение было таким же, как и с каждым здесь. И все.

И все. Более спрашивать не о чем. Не о чем говорить. Теперь остается лишь еще раз изъявить свидетельнице признательность за содействие и удалиться…

Уйти. Подняться, повернуться спиной к этому взгляду, к этим глазам, к этой улыбке, от которых жизнь единственно и кажется наполненной смыслом, и – уйти…

– Вы уверены?

Жест отчаяния. Чтобы потянуть время. Чтобы остаться подле нее – еще хоть на минуту, чтобы еще хоть недолго слышать, видеть, почти ощущать – на расстоянии вытянутой руки …

– Быть может, он и не заводил душевных бесед, но как?то вскользь… Быть может, когда?либо при разговоре с ним у вас промелькнула мысль, что говорит он о чем?то не обыденном, не совсем понятном, но вы не придали этому значимости, а после позабыли?