– Высказать, конечно, можете, – отозвался Курт, уже предчувствуя, о чем пойдет речь; тот кашлянул, собираясь со смелостью, и негромко пояснил, косясь на Бруно:

– Я был бы безмерно благодарен господину дознавателю, если бы о моем к нему визите не стало известно кому?либо, кроме служителей Конгрегации, занятых в следствии. Я бы не хотел никого задеть, однако же господин дознаватель, надеюсь, поймет мои опасения, ведь, я убежден, и вас самого удивила столь… гм… необычная… гм… готовность к сотрудничеству…

– Боитесь, ваши единоплеменники отомстят вам за это? – оборвал он, и ювелир в испуге округлил глаза.

– Да сохранит вас… гм… То есть – конечно же, нет; я не боюсь столь тривиальных последствий, однако довольно уже того, что меня просто… гм… так скажем – не поймут. Видите ли, само по себе мое поведение не вполне отвечает принятому… гм… То есть, даже среди ваших единоверцев существует неприятное и не вполне односмысленное слово «доносительство», каковое способно вызвать неприятственное отношение окружающих… гм…

– Не вижу проблемы, – усмехнулся Курт, скосившись в сторону ночного гостя сквозь прищур. – Поможете одному акуму осудить другого; вполне соответственно.

Ювелир вздрогнул, отведя взгляд в сторону, и договорил чуть слышно:

– Не так все просто, как вам кажется, господин дознаватель… И мне не будет уже так весело, как вам… гм… прошу прощения за откровенность… Даже моя матушка, ожидающая меня в эту минуту в нашем доме, пребывая в опасении и боязни относительно моей судьбы…

– Я ведь сказал – после нашего разговора вы вольны уйти, – напомнил Курт, и тот закивал:

– Я надеялся на благоразумие и добросовестность господина дознавателя… Не поймите меня превратно, я ничего не имею против… гм… однако же я действовал лишь исходя из соображений, что меня могут счесть соучастником… гм… я не знаю, чего, и знать бы не хотел, если возможно, я попросту повел себя как добропорядочный горожанин, честно платящий налоги, соблюдающий мирской закон и не желающий покрывать возможного преступника. Я никогда не стал бы вмешиваться в дела вашей Церкви, ибо это не моего ума дело как человека, не знающего тонкостей в таком деликатном деле, как… гм… стороннее мне вероисповедание, и не имеющего представления о…

– Осторожнее, – заметил подопечный с улыбкой, – вы только что сознались, что с легкостью стали бы соучастником в еретических таинствах.

– Бруно! – покривился Курт, успокаивающе кивнув бледному ювелиру. – Я понял вас. Даю слово, что никому, не имеющему касательства к следствию, о вашем содействии известно не станет; по крайней мере, если это не будет чрезвычайно необходимо.

– Весьма признателен, – с облегчением поклонился тот, и Курт махнул рукой в сторону двери.

– Через минуту вы свободны. Можете возвращаться к вашей матушке. Напоследок у меня тоже будет просьба к вам, еще одна: если вдруг что?то вам вспомнится, пусть даже это что?то покажется вам самому не стоящей внимания мелочью, пустяком – расскажите об этом мне. В любое время дня и ночи.

– Конечно, разумеется, – торопливо отступая назад, кивнул ювелир, нашаривая дверь за спиною. – Если вдруг… гм… то конечно… Так я могу идти?

– Через минуту, – повторил Курт, и тот замер снова. – Сначала я запишу ваши слова, а вы поставите подпись под ними. Это недолго.

Составление протокола и в самом деле заняло немного времени – он спешил, косясь на переливающуюся в свете двух факелов обложку неведомой книги; названия отчеканено не было, и по довольно отвлеченному узору сложно было понять, какие слова должны скрываться под тяжелым окладом. Выдворив ювелира, Курт обернул пустую книгу снова в полотно, сунув сверток в руки Бруно, и почти бегом спустился по лестнице в подвал, кивком велев подопечному следовать за собой.

– Совесть утихомирилась? – спросил бывший студент в спину, когда он на мгновение приостановился перед дверью в подвал; Курт обернулся, нахмурясь.

– Не понял.

– Все ты понял, – убежденно возразил подопечный; он еще секунду стоял недвижно, глядя в пол, и, не ответив, толкнул створку двери, прошагав под низкий гулкий свод твердо и стремительно.

Охранник, сонный и апатичный, сидел на табурете у стены против двери в камеру, отвалившись к ней спиной и глядя в потолок; увидев Курта, он подхватился, потирая глаза ладонью и глядя ему за спину, на Бруно со свертком под локтем.

– Как этот? – бросил он, кивнув в сторону зарешеченного угла, и страж пожал плечами, с трудом подавив зевок:

– Просит воды.

– И?

– Как вы и велели; ни капли. Спать не дозволяю.

– Хорошо, – отозвался Курт, отвернувшись от вскинувшегося к нему взгляда Бруно, и подступил к камере, отпирая решетку.

– А ты дрых, когда я за тобой пришел, – тихо сообщил подопечный.

– Я никогда и не говорил, что чрезмерное сострадание моя сильная сторона. Теперь, сделай одолжение, помолчи.

Отто Рицлер полусидел на полу, уставясь в стену застывшим взглядом из?под покрасневших век; белки пронизывали густые сетки лопнувших сосудов, а искусанные в мясо губы покрылись толстой сукровичной коркой, кое?где лопнувшей и блестящей от свежей крови. Услышав, как Бруно позади него тихо выдохнул сквозь зубы, Курт приблизился, не глядя погрозив за спину сжатым кулаком, и, встав над переписчиком, толкнул его носком сапога в ногу.

– Не спать, Отто, – потребовал он; глаза в прожилку медленно поднялись, глядя на вошедшего следователя уже без прежнего страха, с обреченным изнеможением.

– Дайте воды, – едва слышно вытолкнули опухшие губы; Курт качнул головой.

– Снова просьбы? Это бессмысленно, ты ведь понимаешь. Сейчас наши с тобой отношения вошли в область товарно?платную; твой товар – нужная мне информация. Моя плата за это – я немедленно прекращу все. Мы ведь обсудили эту тему не единожды, и с той минуты ничего не переменилось, условия прежние.

– Мне нечего вам сказать, – шепнул тот, устало опустив голову; Курт вздохнул:

– К сожалению для тебя, Отто, изменения есть лишь в одном: к моей плате за твой товар прилагается небольшой, но весьма существенный довесок – я бы сказал, ты должен мне приличную скидку в свете этого.

– Не понимаю, о чем вы… Дайте воды, я прошу вас.

– Я не стану тебя долго изводить, – забирая у Бруно сверток, отозвался он, сдернув полотно, – и от слов перейдем к делу. Взгляни сюда.

Бруно был не вполне прав – совесть не успокоилась всецело, когда обнаружилось, что существование таинственной книги есть факт, а не вымысел его запутавшегося рассудка; уверенность пришла лишь теперь, когда, приподняв взгляд к окладу в его руках, переписчик содрогнулся, на миг обмерев, рванулся отползти и уперся в стену спиной, закрыв лицо руками.

– Господи… – глухо донеслось из?под ладоней, покрытых слоем пыли и крови.

– Теперь, Отто, тебе есть, что сказать мне? – выждав с полминуты, произнес Курт, вернув обложку Бруно, и приблизился еще на шаг. – Ведь сейчас мы оба знаем, о чем. Я слушаю тебя.

Рицлер молчал, не отнимая рук от лица; не дождавшись ответа, он вздохнул, развернувшись к подопечному, и, движением головы указав на дверь, негромко велел:

– Оставь нас.

Бруно смотрел ему за плечо, на съежившегося в почти откровенном плаче переписчика, еще мгновение; наконец, кивнув, вышел из камеры, шлепнув оклад на стол подле охранника и неподвижно застыв чуть в отдалении.

Подойдя к Рицлеру вплотную, Курт неспешно уселся на пол рядом, прислонясь к холодному камню спиной, обхватив руками подтянутые к себе колени, и еще долго не говорил ни слова, внимая нарушаемой едва слышными всхлипами тишине.

– Знаешь, – заговорил он тихо спустя нескончаемые несколько минут, – давай оставим все эти психологические изыски; «я знаю, что ты знаешь», все эти старания отыскать в тебе слабину и надавить… Все наши приемы уже давно не тайна, и любой мало?мальски образованный человек ко всему этому готов. Когда я говорю с тобой, ты знаешь, что единственное, чего тебе ждать – это моих попыток сперва надломить тебя, а после – как следует ударить по этому надлому, дабы сломать совершенно. Это походит на игру, только проигрыш – не пара щелбанов или потерянные деньги…