– В самом деле, зачем ты пришел? – тихо спросила Маргарет. – Упрекнуть меня в неблагодарности? Если ты забыл, то я напомню тебе, милый: ты держал меня в холодной камере, полураздетую, босую, без воды и пищи почти четыре дня.

– А чего ты ожидала? – Курт поднял голову, глядя на нее устало. – Маргарет, булавок, найденных в моем доме, хватило бы хорошей швее, чтоб изготовить платье! И если ты забыла, то позволь напомнить тебе, что сегодня я предал все, что было моей жизнью, ради тебя! Хотя… – он невесело усмехнулся, отвернувшись, и прикрыл глаза, переводя дыхание. – Что ж это я… Ведь я знал, на что иду. Знал, что ты меня используешь – снова. Знал – и смирился с этим…

– «Снова»?

– Да, снова; разве нет? Вся эта история с заговорами, приворотами – все это было лишь ради того, чтобы узнавать о расследовании из первых рук. Ведь так? Что ты теряешь теперь? ответь честно – это так?

– Ты пришел, чтобы спросить об этом?

– Я не знаю, – отозвался он чуть слышно. – Может быть. Может быть, в ответ на этот вопрос я надеялся услышать «нет».

– Хорошо, я отвечу. Нет. – Маргарет перехватила его взгляд и вздохнула. – Нет и да. Да – сначала. И нет – после первой же ночи.

– Я польщен, – ухмыльнулся Курт. – Можно ли в свете этого надеяться, что я не отправлюсь следом за прочими? Я ведь знаю все. О твоих… приятелях из числа студентов, которые не зажились на этом свете.

– Вот как… – проронила она негромко. – Но это к делу не относится. Они были никем – все.

– Забавно; это что же, просто одно из твоих развлечений – пускать в свою постель ничтожеств? Это означает, что я – очередное из них?

– Ты говоришь со мной так, словно имеешь на меня право! – повысила голос Маргарет; он поднялся.

– А разве нет? Между прочим, ты не особенно учтива с человеком, который спас тебя от смерти, рискуя потерять свободу или жизнь. Могла бы изъявить хоть чуть благодарности.

– И какой же благодарности ты от меня ждешь? – покривилась она презрительно. – Меня саму? Что ж, если ты за этим пришел – подходи, бери и убирайся.

Курт засмеялся, шагнул, пошатываясь, вперед; Маргарет попятилась.

– Ты полагаешь, что после таких слов я должен был хлопнуть дверью? Охладеть?.. А если подойду? И возьму?

– Не посмеешь, – она уперлась спиной в стену и при его следующем шаге сдвинулась в сторону. – Я закричу!

– Не страшно, – усмехнулся Курт, подходя. – Я к крикам привык.

– А не боишься меня? – вдруг прекратив отступать, спросила Маргарет негромко. – Хочешь, я расскажу тебе, как умер Филипп Шлаг?.. Я поцеловала его. Один раз. Он умер счастливым.

– И я скажу тебе то же, – возразил он, склонившись. – Не посмеешь.

Это было похоже на уже испытанное чувство сковывающего жара, но теперь – опустошающего, уничтожающего, убивающего, и вместе с тем кажущегося самым лучшим, что только было в жизни, самым желанным …

Оторваться от этих губ стоило невероятного усилия, почти невозможного, нечеловеческого.

– Попробуй сделать это еще раз, – голос осел, голова кружилась, будто заглянул в пропасть с шаткого, осыпающегося обрыва, но все же он сумел себя заставить не сделать последнего шага, выдержать последний удар – взгляд фиалковых глаз. – Только попробуй.

– Вот этим ты и отличаешься от прочих, – все так же шепотом произнесла Маргарет. – Ты способен меня выдержать.

– Вот, значит, как? – Курт отодвинулся, пошатнувшись, уперся рукой в стену. – Значит, так ты подбираешь себе пару – как жеребца, на выносливость?

– Я тебя любила за твой дух, – возразила она твердо. – А ты меня – за мое тело. И кто из нас порочен?.. Уходи. Сейчас же.

– «Любила»… – повторил Курт. – Ты не знаешь, что это.

Он успел дойти до двери, когда Маргарет выговорила с видимым усилием:

– Постой.

Курт замер на мгновение и взялся за ручку; она топнула ногой.

– Нет! Господи, в последние три дня я только и делаю, что упрашиваю тебя и почти пресмыкаюсь, не заставляй меня делать это снова! Не вынуждай меня просить дважды!

Он обернулся, помедлив, и прошагал к Маргарет, вновь остановившись рядом, вновь – глаза в глаза…

– Все это неважно, – сказала она убежденно. – Все, что было, что есть – все это значения не имеет; не должно иметь. Ты знаешь, что я люблю тебя. И ты любишь меня, я знаю. Несмотря ни на что – это не ушло, ведь так?

– Я пропустил какую?то булавку? Не всю куртку распотрошил?

– Прекрати, – тихо возразила Маргарет, и он умолк, убрав усмешку. – Послушай; мы причинили друг другу достаточно боли. Не надо множить ее.

– Ты солгала мне, – напомнил Курт так же чуть слышно. – Использовала меня. Это – любовь в твоем понимании? Не думаю, что мы сойдемся в некоторых взглядах на вещи.

– Чего ты хочешь? – оборвала та с вызовом и плохо таимым отчаяньем. – Чтобы я просила прощения? Каялась? Снова умоляла тебя? Тебе нравится это слушать?

Курт пожал плечами, выдавив из себя улыбку, чувствуя, что выходит холодная усмешка, и коротко бросил, не отводя взгляда от глаз цвета фиалки:

– Откровенно говоря – да.

Глава 19

– Что это было? Месть? – хрипло спросил он спустя полчаса; Маргарет потянулась, заведя руки за голову и одарив его улыбкой.

– Не удержалась убедиться в справедливости своих суждений.

Сегодня это более походило на короткую войну, на битву, яростную стычку двух хищников, на схватку даже не пса с кошкой, а волка и рыси; бывали мгновения, когда Курту начинало казаться, что обуревающая его горячая волна сейчас попросту спалит изнутри, убьет – не в понимании фигуральном, а в самом прямом, истинном значении этого слова. Казалось, что касающиеся его губы, руки, сам взгляд вынимают из тела душу – медленно, но неуклонно, словно душа его, силы, само дыхание его были чем?то материальным, как кровь, способная быть выпущенной по капле на волю, прочь, досуха. Не поддаться стоило невероятных усилий, почти невыносимых, на пределе возможностей тела и духа человеческого, на рубеже человеческой сущности, на грани сил; время от времени мозг затуманивало жаркое марево, и тогда казалось, что рассудок сейчас откажется продолжать это противостояние дальше, тело откажется бороться с иссушающим вихрем, разрывающим на части самую суть того, кто уже забыл, что был человеком, а не сжатой в исступленный комок совокупностью мяса, крови и того, что уже язык не поворачивался назвать душой – в душе человеческой просто не могли зарождаться эти чувства, не имеющие ничего общего с тем, что должны испытывать мужчина и женщина, прикасаясь друг к другу…

– Ведьма, – бросил Курт, садясь; голову повело, словно после недельного строгого поста с трехдневным бдением, и где?то за гранью восприятия снова прозвучал тихий смех.

– О, да, майстер инквизитор. Вы меня раскусили.

Он осторожно коснулся пальцем разбитой Ланцем губы, на которой, наверное, лишь к утру немного побледнеет след укуса, и медленно отодвинулся к краю постели, опустив на руки голову, собирая остатки сил, дабы возвратить способность воспринимать мир, вдруг ставший нечетким и точно бы не существующим в яви. Когда плеча коснулись тонкие пальцы, Курт вздрогнул, отодвинувшись дальше, и за спиной послышалось настороженное:

– В чем дело?

– Теперь, – отозвался он тихо, – когда мы оба получили друг от друга, что желали, Маргарет, давай все?таки поговорим. Я хочу знать все.

– Опять?! – в ее голосе прорезалась злость и тень былой дрожи; Курт приподнял голову, но к ней не обернулся.

– А как ты думала? Что я просто смирюсь со своей ролью щенка на веревочке, с которым можно поиграть, когда захочется, а когда нужно – натравить?.. Завтра, очнувшись от сердечного приступа, который у него беспременно будет этой ночью, Керн вышлет отчет моему ректору в академии и главе попечительского отделения, а это ставит крест на моей карьере.

– По отношению к инквизитору это звучит… неубедительно.

– Мне – не смешно, – отрезал Курт хмуро. – Это означает, что в течение ближайшего месяца я могу утратить Знак, должность следователя и оказаться со срезанной Печатью на помосте, и я желаю хотя бы знать, за что рискую отдать жизнь.