— И где же вы ее встретили, милейший друг? — ехидно спросил веселый молодой человек.

— В доме кардинала де Роана, — серьезно ответил ялвокат. — Это было во время одного из визитов к нему графа Калиостро. Я увидел эту даму и не мог не рассказать об этом его высокопреосвященству. Быстрота, с которой явилось это видение, показалась мне тем более чудесной, что господин Калиостро не в силах был угадать имени той женщины, с которой я хотел повстречаться. Я был совершенно ошеломлен. Госпожа де Сен-Жам прервала его рассказ коротким восклицанием:

— Вот-вот! Я тоже была ошеломлена, когда встретила Клеопатру. Это было просто потрясающе!

— Да, я был совершенно ошеломлен, — продолжил адвокат. — Этот ужин, на котором появлялись знаменитые женщины прошлого, заворожил меня своим волшебством, и я окончательно потерял присутствие духа. Я слушал и ни о чем не смел спросить. Когда около полуночи, я освободился от власти этих чар, во мне уже больше не было прежней веры в себя. Но все эти видения были просто ничем по сравнению с необычайной галлюцинацией, которую мне после этого довелось пережить. Не знаю даже, какими словами мне описать вам мое состояние. Но теперь я с полной искренностью должен заявить всем: теперь меня нисколько не удивит, что некогда находились души достаточно слабые или, напротив, достаточно сильные, чтобы верить в тайны магии и могущество дьявола. Я, например, будучи наиболее полно осведомлен, считаю вполне вероятными те явления, о которых рассказывают разнообразные чудотворцы.

В его голосе звучала такая убежденность, что эти слова не могли не возбудить крайнего любопытства у всех присутствующих, поэтому взоры гостей обратились в сторону рассказчика, и все вокруг замерло. Только глаза присутствующих, в которых отражалось пламя свечей, напоминали о жизни. Все пристально вглядывались в незнакомца, и Констанции показалось, что поры его лица и особенно лба как бы раскрываются, чтобы дать выход внутреннему чувству, которое его переполняет. Этот человек, на вид холодный и сдержанный, как будто таил внутри себя скрытый очаг огня, и пламя этого очага проникало теперь в души гостей. Адвокат продолжал:

— Может быть, вызванный мной призрак, сделавшись невидимым, последовал тогда за мной. Я этого не знаю. Но едва только голова моя коснулась подушки, передо мной явилась огромная тень Екатерины Медичи. Я почувствовал, что попадаю в какое-то облако света. Мои глаза, устремленные на королеву были прикованы только к ней. Я видел только ее одну. После этого она неожиданно наклонилась ко мне.

При этих словах присутствовавшие на ужине дамы одновременно вздрогнули. Их всех обуревало любопытство, которое никто не считал нужным скрывать.

— Честно говоря, я даже не знаю, — сказал адвокат, — продолжать мне сейчас или нет. Ведь как бы я ни был уверен в том, что это был всего лишь только сон, сейчас мне предстоит говорить о очень важных вещах.

— Это касается религии? — осведомился у адвоката автор «Женитьбы Фигаро».

Генеральный контролер финансов махнул рукой.

— Нет, наверное, что-нибудь непристойное. Ну, да ладно, дамы вас простят. Можете рассказывать все, что вам пришлось пережить, даже самое скабрезное. Мне сдается, что все мы уже вполне созрели для таких рассказов.

Адвокат отрицательно покачал головой и, понизив голос, сказал:

— Это касается правительства…

Господин де Калонн едва удержался от смеха.

— Ну и что? — радостно спросил он. — Говорите! Вольтер, Дидро, Руссо и их товарищи уже начали приучать кое к чему наш слух. Что вы можете рассказать такого, о чем еще не написали в бульварных парижских изданиях какие-нибудь Ретиф де ля Бретон или ему подобные? Я уже готов вас простить.

Генеральный контролер финансов весь обратился во внимание, а его соседка, которую звали, кажется, госпожа де Жанлис, насторожилась. Провинциал все еще не спешался начать. Тогда Бомарше весело воскликнул:

— Будьте же посмелее! Разве вы не знаете, что когда законы так притесняют свободу мысли, народ отыгрывается на свободе нравов?

То ли в душе у меня бродили какие-то неведомые мне самому мысли, то ли это было какое — то наитие, но я сказал ей:«Сударыня, у вас на совести огромное преступление, ».«Какое же?»— спросила она печально.«То, которое совершилось двадцать четвертого августа 1572 года, когда в церкви Сен-Жермен ударили в колокол». Она презрительно улыбнулась, и на ее желтоватых бледных щеках обозначилось несколько глубоких морщин. «И это вы называете преступлением? — сказала она. — Это было наше несчастье. Все было сделано не так, как надо, и наш замысел потерпел неудачу. Поэтому он и не принес ни Франции, ни Европе, ни католической церкви того блага, которого мы от него ожидали. Что вы хотите, приказы были выполнены плохо».

— Она говорила о варфоломеевской ночи? — напряженно спросила госпожа де Сен-Жам.

Адвокат в ответ только кивнул и продолжил:

— И я спросил у нее:

«Неужели только из-за этого ваш замысел потерпел поражение?» «Потомству нет дела до того, что средства сообщения были тогда недостаточны, и что, осуществляя нашу идею, мы не смогли сразу же привести в движение все силы, — ответила она, — а ведь это необходимо при всяком государственном перевороте. Вот в чем наша беда. Если бы 25 августа 1572 года во Франции не осталось ни одного гугенота, я бы даже для самого далекого будущего продолжала быть прекрасным олицетворением воли божьей. Сколько раз после этого ясновидящие души, вроде кардинала Ришелье, втайне обвиняли меня в том, что я, найдя в себе достаточно смелости, чтобы решиться на этот шаг, все же не сумела довести начатое мною до конца» Cлушая рассказ адвоката Калонн покачал головой и прошептал:

— Конечно, он видел все это во сне, .. этого нельзя придумать.

Адвокат тем временем продолжал: «Я ничего не могу понять, — сказал я королеве. — Вы ставите себя в заслугу деяния, которые несколько поколений людей осуждают, покрывают позором…»

«Добавьте к этому, — продолжала она, — что все те, кто об этом писал, были еще более несправедливы ко мне, чем мои современники. Никто не встал на мою сторону»«Вы так ненавидели гугенотов? — спросил я.

Она презрительно улыбнулась.

— Я была спокойна и холодна как сам разум. Я не знала жалости к гугенотам, но не знала и ожесточения. Они были для меня просто гнилью, которую следовало выкинуть из корзины. Будь я английской королевой, я бы поступила точно так же с католиками, если бы они вдруг подняли мятеж. В эту эпоху, чтобы власть могла удержаться, стране был нужен единый Бог, единая вера, единый господин. По счастью, я когда-то произнесла слова, которые могут служить оправданием всей моей жизни. Когда меня решили обмануть и сказали, что мы проиграли битву гугенотам, я ответила:» Ну что ж, мы станем протестантами «. За что мне было ненавидеть кальвинистов? Я относилась к ним с уважением, но близко я ведь никого из них не знала. Омерзение мне внушали только некоторые государственные деятели: подлый кардинал Лотарингский и его брат, хитрый и грубый солдафон. Оба они подсылали ко мне шпионов. Именно из-за них я устроила Варфоломеевскую ночь.

» Сударыня, почему же вместо того, чтобы устраивать эту страшную резню (простите меня за откровенность), вы не использовали тех огромных политических возможностей, которые у вас тогда были, и не примирили реформатов с католиками?«

Она опять улыбнулась, пожала плечами, и в глубоких морщинах, бороздивших ее бледное лицо, можно было прочесть иронию, смешанную с горечью.

» После самых ожесточенных сражений народы нуждаются в мире и покое, — сказала она. — Но когда король оставляет два враждующих начала в стране и ничем не умеет их уравновесить, он совершает преступление, которое ведет за собой революцию. Только Богу дана власть постоянно сталкивать между собой добро и зло «. После этого она замолчала и как будто над чем-то задумалась.» Требуя меня к ответу за то, что я католичка, вы, наверное, забыли, что я племянница папы Римского «.Она снова замолчала.