Кружкой. Время от времени он отставлял бутылку в сторону и прислушивался: что же там делается наверху. Но до его слуха доносились лишь неясные шорохи, тихие голоса.

» Ну и проходимец же мой хозяин! — думал Жак. — И что только находят в нем женщины? Был бы он богат — понятно, а так, только сам вводит их в траты. А врочем, какое мне до этого дело? Разве есть разница, пью я вино, купленное за деньги хозяина или угощаюсь взятым взаймы в чужом доме?«— и Жак вновь наполнил кружку.

Его нимало не интересовало то, как будет объяснять своему хозяину прислуга, куда подевалась бутылка вина. Ведь Жак пил не какую-то дешевку, а завладел самой лучшей бутылкой, явно предназначенной для хозяина.

За окном не переставая лил дождь, капли чертили зигзаги на стекле, размывая погружавшийся в темноту городской пейзаж. В окнах домов зажглись огни, и даже ненастье не могло помешать жителям столицы веселиться. Откуда-то из соседнего дома доносился громкий женский смех и кто-то пытался уговорить даму вести себя поосмотрительнее. Но вскоре женский смех уже смешивался с мужским — и от этого Жаку становилось еще тоскливее.

Его уже не радовали ни хорошее вино, ни вкусная еда ему хотелось чего-то большего. А чего, Жак и сам точностью не мог бы сказать. Он был из породы людей, никогда не удовлетворенных настоящим. Если у него в кармане было две монеты, он грустил, почему не три. Если же отыскивалось три, тут же Жаку хотелось получить и четвертую. Они были чем-то похожи — Жак и его хозяин. И тот и другой никогда не довольствовались достигнутым. Но если Анри делал все, чтобы продвинуться вперед и завладеть сердцем следующей женщины, то Жак отдавался в руки судьбы безропотно, ничего от нее не требуя. Даст сама — значит хорошо, а не даст — значит так и нужно.

В кухне становилось все прохладнее, и Жак, недовольный тем, что ему приходится трудиться, принялся подбрасывать дрова в печь. Вскоре там разгорелся такой огонь, какой бывает только на пожаре. Зато Жак чувствовал себя хорошо как никогда. Вино согрело душу, а огонь тело. Он уже утешал себя мыслью, что в подвальной комнате, куда звала его горничная, скорее всего сыро и неуютно, а вино, припасенное для гостей, дешевое и мало чем отличается от уксуса.

За окном уже совсем стемнело, и город напоминал о себе лишь точками фонарей и прямоугольниками окон, словно бы висевшими в пространстве без всякой опоры. Молнии больше не сверкали, лишь где-то вдалеке изредка раздавались приглушенные раскаты грома.

Жак растянулся на широкой скамейке, положив под голову свою уже высохшую до хруста ливрею.

» Ну вот и славно, теперь я смогу выспаться как следует и никто не потревожит меня до самого утра. Надеюсь, прокурору не придет в голову возвращаться домой ночью «.

Жака мало беспокоило, что муж Мадлен может застать здесь в доме его хозяина. Больше всего слуге не хотелось покидать теплую, уже обжитую им кухню.

» Хороший дом, — думал Жак, наслаждаясь теплом и уютом, — здесь все есть — и вино, и еда, и овес в конюшне в достатке, хорошие слуги и хозяин, наверное, не очень-то интересуется, что из кладовки попало на его стол, а что съели и выпили тайком от него. Жаль, что не удастся задержаться здесь подольше «.

Жак хорошо знал привычки своего хозяина. Он никогда не задерживался у своих любовниц больше чем на одну ночь. А затем вновь шли поиски, упорные и всегда успешные. Жак уже сбился со счета, в каких только домах ему не пришлось побывать, каких только женщин под покровом темноты он ни приводил в дом своего

Хозяина. Сперва слуга вел им счет так, словно бы считал свои собственные победы. Но постепенно такой образ жизни стал привычным и уже не вызывал сомнений в душе Жака. Ему казалось, только так и может существовать знатный дворянин, только так и могут себя вести светские дамы.

Самое странное — усталость сегодняшнего дня не располагала ко сну. Лишь только Жак устроился поудобнее, как вновь ощутил голод. Благо, кладовка располагалась недалеко, а нож всегда был остро отточен.

И вскоре на большом блюде красовались толсто порезанное холодное мясо и остатки хозяйского хлеба. Жак с аппетитом поужинал во второй раз, а поев, расчувствовался и вспомнил о лошадях. Правда, дальше сочувствия Жак не пошел. Ему не хотелось выходить на холод под дождь, тащиться в темноте в конюшню. Зато приятно было представлять себя эдаким благодетелем, не забывавшим в моменты благополучия и о судьбах других.

То, что не ели ни Анри, ни Мадлен, Жака не занимало. Хозяева могли позаботиться о себе и сами, к тому же, им сейчас было доступно то, от чего был отлучен Жак, находясь в одиночестве. Он еще подбросил дров в очаг и подвинул скамейку поближе к плите, словно собирался изжариться. (?н лежал на боку, подложив под свою пухлую щеку кулак.

» Это надо же, — изумлялся Жак, — полено такое крепкое, не уковыряешь, а смотри, не прошло и четверти часа, как оно уже разваливается на куски. А потом от него ничего не остается, кроме пепла «.

Жак тяжело вздохнул так, словно речь шла не о полене, а о нем самом.

» Вот умру, и никто не вспомнит обо мне, что жил на свете такой Жак, славный парень, верный слуга. И никто обо мне не заплачет, никто не придет на мою могилу «.

Он еще раз вздохнул, потянулся пару раз, зевнул и уснул сладким сном человека, выпившего три кружки крепкого вина.

Виконт Лабрюйер подхватил Мадлен Ламартин на руки и закружил по комнате. Сумочка на длинной серебряной цепочке выпала из ее руки, и Анри ногой отбросил ее под столик.

— Боже, что ты делаешь, Анри! — восхищению Мадлен не было предела, она словно выплескивала из своей души все накопившееся там за последние дни.

— Я так люблю тебя, ты пришел ко мне, ты понял, я тебя обманывала…

— Молчи, молчи, Мадлен… И губы их вновь встречались в поцелуе. Мадам Ламартин указала рукой на дверь, ведущую из гостиной.

— Там…

— Я все знаю, я уже успел осмотреться в твоем доме, — Анри

Плечом отворил дверь и понес Мадлен по гулкому коридору.

Дверь спальни была приоткрыта и в темноте тускло мерцала

Золоченая спинка большой кровати.

— Я сейчас… — Анри бережно уложил Мадлен на простыни и

Склонился перед камином.

Ровно сложенные дрова и щепки под ними только и ждали огня.

Анри выбежал и вернулся с зажженой свечой. Слегка потянуло дымом, а затем ровные языки пламени побежали по сухому дереву. И в дымоходе загудел ветер. Безжизненная до этого спальня наполнялась светом и теплом. Мадлен лежала, прикрыв глаза, с чувствительно приоткрытыми губами. Она так и ждала, чтобы Анри склонился над ней и поцеловал ее.

— Ты ждешь меня? — спросил виконт.

— Я не могу дождаться… И вновь их губы соприкоснулись.

Анри не был настойчив и нетерпелив. Он словно дразнил Мадлен. Лишь только коснувшись губами ее рта, он тут же отстранился и провел тыльной стороной ладони по ее еще немного влажным волосам.

Женщина вздрогнула и напряглась. А рука Анри уже скользила по ее шее, нащупывая застежку ворота платья. Мадлен села и, придержав свои длинные волосы одной рукой, второй принялась расстегивать непослушный крючок.

— У тебя такие холодные руки, — сказал Анри, прикасаясь губами к ее пальцам, — ты вся замерзла.

— Сейчас, сейчас, — шептала женщина, освобождаясь от платья.Затем она принялась развязывать тесемки, стягивающие ворот рубахи Анри. Они медленно раздевали друг друга, словно оттягивая момент близости.

Анри не отрываясь смотрел на Мадлен, а та не сводила взгляда от

Его отливавшего в блеске огня камина тела. Рука виконта медленно двигалась по плечу женщины, скользя к груди.

Он несильно сжал свои пальцы на белоснежном холмике, увенчанном темно-коричневым соском. Мадлен запрокинула голову, ее волосы рассыпались и коснулись подушки.

— Что ты делаешь, Анри? — прошептала она. Виконт, нагнувшись, поцеловал ее в ложбинку на груди, поймав губами изящный золотой крестик. Он потерся о ее шею шеей и легонько подул на самую мочку уха. Мадлен обхватила его голову руками и взъерошила мокрые волосы.