— Это и мое мнение, — проворчал Старик. — Я спросил ДНТ, почему они не заставили его все выложить вместо того, чтобы обращаться к нам за помощью. Кажется, они пытались, но Некрасов отказался говорить перед переводчиком: он требует встречи один на один с компетентным человеком, способным понять значение его сведений и хорошо знающим советские внутренние дела. Он не отступил от этой позиции, несмотря на все доводы и запугивания, использованные инспекторами. Тогда я подумал о вас.

Коплан спросил:

— Где его держат?

— Временно на улице Сосе.

— Ладно, я туда съезжу, — сказал Франсис, вставая. — Если этот тип шутник, я вернусь домой и позвоню вам по телефону. В противном случае я вернусь сюда.

— Приятного вечера, — пожелал Старик, показывая этой короткой фразой, что не строит никаких иллюзий относительно исхода допроса.

Коплан взял такси. Он был несколько удивлен, что не пришлось вскакивать в поезд или в самолет.

Около половины четвертого Некрасова ввели в кабинет, где сидел элегантный мужчина высокого роста, который сразу же обратился к нему по-русски.

Избавившись от макияжа, но все еще одетый в сценический костюм — шелковую рубашку, перехваченную в талии, пышные штаны и красные сапоги, — танцор был красивым атлетом лет тридцати. Напряженное выражение его лица немного смягчилось.

— Вы принадлежите к французской разведке? — сразу же спросил он.

— Скажем, я ее представляю, — довольно холодно поправил Коплан. — Почему вы хотели вступить в контакт со спецслужбой?

Некрасов улыбнулся.

— Я этого не особенно хотел... Но если ваша страна предоставит мне убежище, я считаю, что, самое меньшее, я обязан заплатить ей взаимной любезностью.

Он был спокоен, уверен в себе, ничуть не угодлив. Коплан рассматривал его ледяным взглядом, но не подталкивал на путь признаний. Сначала он хотел составить мнение об этом человеке.

Заметив внимательный осмотр, которому его подверг собеседник, Некрасов повел плечами.

— Я перебежчик, но не предатель, — уточнил он, глядя Коплану прямо в глаза. — Не воображайте, что я намерен продавать секреты или вредить Советскому Союзу. Нет... Допустим, я хочу сделать маленький подарок в обмен на право проживания.

— Ваше внимание меня глубоко трогает, но я сомневаюсь, чтобы танцор мог нам сообщить нечто оригинальное в иной области, кроме танца, — иронически сказал Коплан. — Мы имеем хорошие источники информации.

Некрасов не обиделся.

— Ваше право не принять мой подарок, если вы считаете возможным обойтись без него. Для меня самое важное, чтобы вы не отправили меня в СССР.

Чокнутый — или наивный — непременно настаивал бы на огромной важности сведений, принесенных им, но русский явно не старался набить себе цену.

После короткого размышления Коплан произнес:

— В общем, вы не антикоммунист, вы патриот, один из тех, кому режим покровительствует, поскольку вы постоянно ездите за границу, и, однако, вы не хотите возвращаться. Почему же? — Он насмешливо добавил: — У вас неприятности в супружеской жизни?

Некрасов долго смотрел на него, прежде чем ответить. Потом, скрестив руки, он сказал глухим голосом:

— Я дорожу своей жизнью и свободой, не более того. Я не хотел говорить при инспекторах полиции, допрашивавших меня с помощью пришедшего неизвестно откуда переводчика. С вами другое дело: я уверен, что мои заявления не просочатся в прессу. В действительности я был агентом-связником разведгруппы[2].

Коплан достал портсигар и нажал защелку.

— Допустим... Это еще меньше объясняет ваше поведение, — сказал он, засовывая сигарету в угол рта. — В таком положении не кидаются в лапы полиции добровольно.

— Иногда этот выход — наименьшее зло, — возразил Некрасов. — Я предпочел уйти таким образом прежде, чем меня убьют. А мне это грозило.

— Все, кто вступает на этот путь, знают все заранее, — заметил Коплан, прежде чем опустить крышку зажигалки. — Что вас так деморализовало?

Он указал русскому на кресло, сел боком на край стола.

— Меня пытались убить в Швеции, а в Париже едва не сбили машиной, — ответил Некрасов. — Поскольку маршрут нашей труппы известен заранее, найти мой след было не трудно.

— Если вы провалились, это дополнительная причина быстренько вернуться в СССР, — заметил Коплан дружеским тоном. — Вам трудно было бы найти лучшее убежище.

— Может быть, — признал Некрасов. — При условии, что я бы не знал, кто хотел меня убить и почему. А я не имею об этом ни малейшего понятия. Если бы меня засекла контрразведка одной из европейских стран, меня бы арестовали... или установили слежку. Они не пытались бы меня ликвидировать.

— Вы считаете, что два нападения на вас были организованы вашими соотечественниками? — осведомился Коплан.

— Я совершенно ничего не знаю, — признался Некрасов. — Я не исключаю эту гипотезу, поскольку не могу сформулировать ни одной стоящей.

Он говорил без возбуждения, в здравом уме, как человек, оказавшийся перед неразрешимой проблемой, но не старающийся произвести впечатление на собеседника. Казалось, он был искренним.

— Может быть, перейдем к деталям? — предложил Коплан. — По идее, ваша первая реакция должна была побудить вас предупредить вашего начальника: он изъял бы вас из обращения и направил в место, известное ему одному. Почему вы рассказываете мне то, о чем умолчали перед ним?

На лице русского отразилась усталость.

— Я устал от такой жизни, — пробормотал он. — Вначале я согласился, потому что это казалось мне захватывающей и не очень опасной игрой; я выполнял задания для своей страны: переправлял сообщения или микрофильмы, которые мне передавали профессиональные агенты. Но мало-помалу я понял риск, которому подвергал себя: достаточно было одному из этих информаторов оказаться под наблюдением, чтобы меня арестовали и приговорили к нескольким годам тюрьмы. Эта перспектива отравила всю мою жизнь, испортила мне удовлетворение от творчества и лишила радости мои поездки. Покушения на меня переполнили чашу. Разумеется... Некоторые люди не могут бесконечно выдерживать нервное напряжение тайной деятельности, а в этой профессии в отставку не выходят.

Коплан мимикой выразил понимание.

— Короче, — резюмировал он, — вы хотите исчезнуть, сменить имя, начать с нуля. И рассчитываете на мою помощь?

— Да, — сказал Некрасов. — Идеальным было бы, если вы смогли бы выдать меня за мертвого: самоубийство, несчастный случай, все, что хотите. Повторяю: я умею быть благодарным.

Коплан вытянул руку, чтобы стряхнуть пепел сигареты в пепельницу.

— Вытаскивайте из рукава ваш козырь, — спокойно предложил он.

— До Парижа мы выступали в Стокгольме, и давность моей информации не превышает десяти дней, — подчеркнул Некрасов. — Я получил ее от информатора, специализирующегося на атомной энергии. Чтобы не давать улик на случай возможных преследований, он передает мне свои сообщения исключительно в устной форме.

— Способ разумный, но малопригодный для переправки новостей технического характера, — возразил Коплан с оттенком недоверия.

— Мы опережаем шведов, и нас не интересуют их открытия, — ответил Некрасов. — Роль этого человека не та, какую вы воображаете, но больше я об этом ничего не скажу. Назовем его для простоты Фредрик. Его рассматривают как серьезный источник информации. Во время встречи он мне сообщил, что неустановленная организация пытается получить планы шведских атомных станций и что он надеется в ближайшее время получить уточнения.

— Если бы добрый десяток государственных и частных организаций занимался этим же, я бы не особо удивился, — бросил Коплан.

— Подождите, — потерял терпение советский агент. — Главное в сообщении Фредрика состояло в том, чтобы предупредить Москву, что деятельность этой организации направлена также на русские и французские станции, и среди прочих — на ваш исследовательский центр в Саклее и на объект в Пьерлатте.