Здесь раскрыты сразу две проблемы, два подхода, два взгляда на дуэль в армии. Первая — невозможность отказаться от поединка при нанесении оскорбления, ибо тогда последует обструкция общества и принуждение к увольнению из армии. А вторая — вытекает из различия в социальном составе офицерского общества.
Офицерский корпус вполне официально делился на два лагеря: офицеры гвардии и офицеры обычных частей. Причем гвардия была совершенно отдельной корпорацией. С одной стороны она комплектовалась за счёт лучших выпускников училищ. Для этого нужно было получить "гвардейский балл"[73]. С другой стороны вакансии в гвардию имелись только в элитных учебных заведениях. К примеру, в самый элитный Пажеский корпус попасть не дворянину было невозможно. А уже четвёртое в полуофициальном списке наиболее престижных училищ Александровское имело всего 2 гвардейские вакансии. Таким образом, уже закрытость училищ, имеющих значительное число вакансий, сильно ограничивало поступление туда случайных людей.
Кроме этого, по негласному, но твёрдо выполняемому закону, вступление в полк должны одобрить офицеры полка. А здесь далеко не последнюю роль приобретал пресловутый "имущественный ценз". Это было, кстати, и оправдано. В среднем, траты гвардейского офицера столичного гарнизона на форму, проживание, быт, присутствие в свете обходилось до пятисот рублей в месяц, а это даже выше, чем должностной оклад командира дивизии. Оклад же обер офицера составлял всего 80, редко 100 руб. Остальные траты покрывались из личных средств, а это простой офицер, выходец из обычной семьи не мог себе это позволить. Таким образом, в гвардии могли служить в первую очередь представители богатых, родовитых родов империи. Они могли себе позволить и кутежи, и участие в поединках и многое другое, в отличие от простых офицеров, тянувших лямку в гарнизонах, которым надо было думать, чтобы"…детям кусать было чего…"
Нельзя забывать так же и о том, что все таки участие в дуэли входило в противоречие с действующем законодательством. И как на последствия дуэли посмотрит закон — тот еще вопрос. Если родовитый, обладающий значительным наследством и широкими связями офицер — гвардеец мог не бояться последствий в случае любого исхода поединка, то простой служака в отдаленном гарнизоне должен был семь раз подумать, доводить ли дело до дуэли или постараться мирно уладить конфликт.
Именно поэтому большое значение придавалось точному и очень сложному соблюдению многочисленных формальностей, строгому соблюдению процедуры поединка.
Исходя из этих писанных и неписанных законов я и должен был доложиться своим непосредственным командирам о происшедшем, а те, в свою очередь могли вынести обсуждение моего поведения на суд, так сказать, общественности, в офицерское собрание.
Георгий Оттонович в присутствии своих помощников, полковников Абелешева и Вольфа довольно таки благосклонно выслушал мой доклад, доклады секундантов — участников дуэли, ознакомился с рапортом штабс-ротмистра Коленкина. В целом мое поведение было одобрено, обещана всемерная поддержка в случае негативного развития ситуации.
Но в любом случае, я не особенно переживал о последствиях. Обошлось без смертельного исхода, ранение моего противника, можно сказать, легкое. Но даже и при более тяжелых последствиях, честно сказать, мне мало что грозило, максимум — отставка. Все таки формула… Quod licet Iovi, non licet bovi[74] никогда не потеряет свою актуальность. А если этот Юпитер еще и последний представитель знатнейшего рода, герой, получивший ранение при защите, так сказать, устоев…., такому многое могло сойти с рук, тем более, если вопрос касался чести.
Потолкавшись еще некоторое время в собрании, я отправился домой, на съемную квартиру.
Нельзя сказать, что после дуэли жизнь князя Белогорьева изменилась кардинально. Все началось еще после победы в спортивных состязаниях. Дуэль же только добавила дополнительные очки в то, чего он старался избежать в прошлой жизни и совершенно не был знаком в этой, а именно известность. Но очки эти оказались уж очень весомыми. Нет, секунданты, верные долгу, не нарушали своих обязательств по неразглашению причин и самого хода дуэли. Да и врач не распространялся об этом. Но непостижимым образом уже на следующий день "широкой общественности" стали известны все подробности поединка. Причем многие из этих подробностей были новостью даже для меня самого, видимо сработал пресловутый эффект испорченного телефона. "Кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел, но несомненно одно — опять где-то отличился младший Белогорьев!".
И вот, приходится пожинать плоды этой известности.
Я реально чувствовал себя тем слоном в окружении зевак из известной басни Крылова.
Те триста с небольшим метров от квартиры до особняка офицерского собрания, что предстояло преодолеть утром, превратились в череду сплошных приветствий и доброжелательных кивков. Офицеры артиллерийской школы, гусары, стрелки батальонов императорской фамилии, офицеры лейб-гвардии конвоя, и это не считая представителей родного полка. Близко знакомые подходили, выражая свое почтение и перекидывались парой фраз, остальные ограничивались коротким кивком и "польским салютом"[75], при этом многозначительно глядя на меня. Причем взгляды эти варьировались от просто заинтересованных до одобряющих, не было только равнодушных. Осуждающих тоже не замечал, даже слушатели артиллерийской школы не проявляли ведомственную солидарность, в их взглядах не чувствовалось ни осуждения, ни тем более вражды, только интерес к "новой звезде". Да, я реально стал звездой, первопричиной интересных новостей, темой для разговоров в собраниях и салонах.
Едва я зашел в зал офицерского собрания, как оказался в окружении друзей. Федор Эвальд, Сергей Бурсак, другие офицеры, завтракавшие в собрании, в основном молодежь. Более старшее поколение приходило обычно чуть позже. Всех интересовали подробности вчерашнего поединка. Слухи ходили самые разные, но всех интересовали подробности "из первых рук". Юра Лишин и Александр Коленкин были щепетильны в этих вопросах и отказывались вообще вести какие либо разговоры на эту тему. Ну а я, что я мог сказать? Так, общие фразы, слова. Что бы успокоить "общественность", утолить, так сказать их информационный голод, отослал их с расспросами к присутствующим при поединке секундантам, тем самым неофициально дав свое согласие на раскрытие всех подробностей происшедшего.
Тут стали подходить на завтрак и старшие офицеры, командование полка. Обстановка стала как то серьезнее, сдержаннее. За столом воцарился порядок, изредка прерываемый позвякиванием столовых приборов и короткими фразами, типа"…будьте добры…", "…благодарю Вас…" и т. д.
Обычно после завтрака наступало время недолгого перекура, так, на одну — две сигареты. По заведенной традиции молодежь предавалась этому пороку в гостиной. Здесь под "легкий треп обо всем и ни о чем" витал дым от демократичных[76], "Царских по 18 копеек за 10 штук" и "Сенаторских за 12 копеек за 10 штук"[77]. Старшие же офицеры поднялись на второй этаж, в так называемую "диванную комнату", которая играла роль "курилки" для командного состава. Меня пригласили присоединиться к ним.
Здесь все было уже "по взрослому", вся обстановка располагала к этому виду отдыха после принятия пищи: два удобных дивана, кресла, пара низких столиков для того, чтобы поставить бокал, пепельницу, другие мелкие вещицы, вроде бы и не нужные в быту, но без которых солидному курильщику не обойтись. Гильотинки для сигар различных форм и размеров, специальные ножницы, пробойники, каттеры, сигарные пепельницы, главным отличием которых является специальный желобок, в который можно расположить свою сигару, ожидая пока пепел не упадет сам. Особое место среди предметов убранства занимает курительный столик, искусно смонтированный в виде ружейной пирамиды из трех настоящих кавалерийских винтовок системы Мосина[78]. Между ними закреплена круглая стальная столешница-мишень, а пепельницей служит часть обычной гильзы от 5-дюймового артиллерийского снаряда, спиленной сантиметров на 7–8 выше фланца. На полках вдоль стены были разложены курительные трубки различных видов, специальные ящички для сигар, чуть позже их усовершенствуют и назовут хьюмидорами, с ароматными "Partagas", "Sancho Panza"[79].
