Эти чудесные слова успокаивали страдающее сердце Сильви, но она не слишком в них верила. Она знала ту страстность, какую Франсуа привносил во все, особенно когда был под влиянием сильного волнения. Знала она и то, что его любовь, его чувства безраздельно отданы королеве. И даже перспектива жизни на острове, который так любил Франсуа, не утешала, если он, устроив ее судьбу, покинет Сильви...

Но вопреки ее ожиданиям, Бель-Иль очаровал Сильви. Первые дни весны, такие холодные и сырые на континенте, здесь были теплыми и мягкими. Здесь росли какие-то незнакомые Сильви деревья, и большие пространства были засажены желтым дроком, отчего остров казался освещенным незакатным солнцем даже в те дни, когда небо оставалось хмурым. Сильви предчувствовала, что страсть Франсуа к морю станет и ее страстью. Быть может, изгнание, на которое обрекала Сильви судьба, будет не столь горьким перед лицом океана, чьи отливающие всеми цветами радуги волны медленно накатывались на подножие гранитных скал.

Прием, оказанный Сильви, был не таким теплым, как первые весенние дни на острове. Он был любезным, по крайней мере со стороны герцога Пьера, радушного и щедрого человека, но Сильви сразу почувствовала, что Екатерине де Гонди она не понравилась. Молодая герцогиня напрасно уверяла, что несчастная девушка может жить у нее в замке столько времени, сколько сама пожелает; но это было скорее проявление христианского долга, чем порыв сострадания и симпатии. К тому же всей правды о Сильви герцогиня де Гонди не знала.

Либо Франсуа с излишней теплотой говорил о Сильви, либо всем слышались в его словах отзвуки страсти, но от Сильви не ускользнули проблески гнева в глазах внезапно нахмурившейся молодой герцогини, которая лишь несколько минут назад благосклонно улыбалась Сильви. Неужели герцогиня де Гонди тоже была влюблена в друга своей юности еще с тех далеких дней, когда каждое лето семья Вандомов несколько недель проводила на Бель-Иле?

Пока герцог де Бофор оставался на острове, все шло хорошо, но едва скрылась из глаз увозившая его лодка, как Сильви переселили в жалкий домишко в глубине парка.

Она была бы даже рада этому жилищу и предпочла бы его чопорному замку, если бы ей строго не приказали никогда не открывать ставни. Ей объяснили, что это делается ради ее же блага – из осторожности и чтобы о ее присутствии на острове не узнал никто из вероятных гостей. Кроме того, герцогиня решила, что состояние здоровья Сильви требует уединения. Прежняя Сильви, вероятно, не без резкости протестовала бы против этого, но теперь приходилось терпеть все, что навязывали люди, оказавшие ей гостеприимство. И она жила в домике под присмотром тихой, безмолвной старухи Маривон, которая не понимала Сильви, а та не понимала ее. И Корантена, прекрасно говорившего на бретонском языке. Беспомощный и удрученный, он попытался было возражать, но ему дали понять, что, если новые распоряжения герцогини ему не нравятся, он в любую минуту может покинуть остров...

Молодой слуга подумывал спешно отправиться в Париж, чтобы сообщить герцогу де Бофору о том, как в самом деле обращаются с Сильви, но разве он мог оставить без своей помощи это хрупкое и несчастное создание? Да и застанет ли он Бофора в Париже? А главное, поверит ли герцог его рассказу? Если герцог одарил кого-то своей дружбой, переубедить его будет невозможно. Для Бофора все члены семейства де Гонди были чудесные люди. Поэтому приезд Жаннеты и конюшего Гансевиля стал для него огромным облегчением! Поистине они успели вовремя!

Через час после того, как Гансевиль отправился в замок, чтобы все окончательно уладить с герцогом де Гонди, Жаннета сотворила чудо. Она распахнула ставни и, раздобыв все необходимое, искупала молодую госпожу, которая давно в этом нуждалась; она заставила Сильви съесть немного супа и несколько лепешек, принесенных Корантеном с кухни замка; потом она, отстранив старуху Маривон, пытавшуюся ей помешать, вывела Сильви, одетую в красное платье и тщательно причесанную, в парк, чтобы она могла, как сказала Жаннета, «снова научиться дышать свежим воздухом и погреться в слабых лучах весеннего солнца». В это время Пьер де Гансевиль успевал повсюду.

На следующее утро двуколка – на ней в замок привозили съестные припасы – приехала забрать Сильви и Жаннету. Пригнал ее Гансевиль.

– Куда мы едем? – спросила Жаннета. – И где Корантен?

– Он уже там, куда я вас везу. Заканчивает приготовления к вашему приезду.

– Неужели мы наконец покидаем этот дом? – спросила Сильви голосом, полным надежды.

– Если бы монсеньор Франсуа предполагал, что вас будут держать взаперти, он никогда не привез бы вас сюда, в этом я могу вас уверить. Я так и сказал об этом господину де Гонди, который и понятия не имел, в какое положение вас поставили. Отныне вы будете жить в собственном доме вдали от замка.

За отъездом наблюдала только старая служанка. Герцогиня ничем не выказала своего неодобрения. Что касается герцога, то он отправился на восточный берег острова, в Локмариа, чтобы осмотреть строящееся там новое укрепление.

И вот теперь Сильви будет жить в отдельном домике. Этот уютный симпатичный домик очень понравился Сильви. Он был построен давно, еще до появления на острове семейства де Гонди, монахами аббатства Кемперле, которым принадлежал когда-то Бель-Иль.

Прилепившийся к сосновому лесу, что возвышался над бухтой, домик состоял из большого зала и трех маленьких комнат, бывших монастырских келий. Монахи жили уединенно и замкнуто – их жилище защищала крепкая дверь, железные, в форме креста, решетки на окнах и высокая ограда вокруг сада. В отдалении раскинула свои крылья ветряная мельница.

Сильви вскрикнула от радости, окинув взглядом необозримую панораму водной глади и прибрежных скал. Был отлив, и море обнажило плоские камни мыса Тайфер, который уходил далеко на север, словно стремился сомкнуться с естественными укреплениями – скалами и отмелями – мыса Киберон, между двумя мысами был пролив. Он был судоходным, но считался небезопасным. Все эти названия, еще незнакомые Сильви, быстро стали для нее привычными.

– Это место называется гавань Спасения, – объяснил ей пожилой крестьянин, один из двух нанятых Корантеном, чтобы привести в порядок жилище. – Потому что здесь находили помощь люди, пострадавшие от кораблекрушений и земных болезней.

Вот, значит, где предстоит ей теперь жить! Она будет дышать морским воздухом, подчиняться ритму его штормов и отливов. Здесь она будет ближе к Франсуа, который обожал великий океан, баюкавший его детские мечты. «Красивее всего океан в Бретани. Он ни в чем не похож на Средиземное море, такое синее, такое ласковое и коварное, – говорил он. – Южное море женственно, океан принадлежит героям: он – мужчина, он – король! Я могу часами стоять на берегу и смотреть на синие, зеленые, серые волны, на белоснежные гребни пены и бескрайнюю зыбь...» Да, Сильви найдет здесь покой в ожидании тех дней, когда ее разбитая жизнь снова войдет в привычную колею...

Легкий ветер, дующий с суши, донес запах жареной рыбы и пробудил аппетит, который, как казалось Сильви, навсегда ее покинул. Она оглянулась и увидела приближающегося Пьера де Гансевиля.

– Я пришел за вами, – оживленно сказал он. – Пора к столу. Вы, наверное, проголодались?

И впервые за долгое время он увидел улыбку на лице Сильви, лукавую улыбку прежней малышки Сильви.

– Да, – ответила она. – Кажется, я умираю с голоду. Но скажите, господин де Гансевиль, этот дом...

– ...принадлежит вам. Я получил приказ купить небольшое имение, где вы действительно будете у себя. Его светлость сделал лишь самое неотложное дело, доставив вас на остров, куда он рассчитывает вернуться. Ну а я выполнил свое поручение и покину вас с вечерним приливом...

– Вы направляетесь к нему?

– Да. Бофор теперь во Фландрии, он ждет меня, но теперь я вас оставляю в надежных руках и уезжаю спокойно...

– Еще одно слово, господин де Гансевиль! Вам что-нибудь известно о шевалье де Рагенэле, моем крестном отце, которого посадили в Бастилию?